Сегодня в гостях у проекта "Окно в Россию" писательница, журналист-международник Татьяна Масс. С её работами такими, как "Крабы в тумане", "Дневник эмигрантки", "Город женщин", возможно, многие уже знакомы. В беседе с Татьяной мы затронули вопросы, касающиеся литературной среды во Франции, а также тех реалий, с которыми пришлось столкнуться нашей героине, попытавшейся вернуться домой, в Россию.
– Татьяна, я знаю, что после окончания МГУ Вы уехали в Латвию, а позже переехали во Францию. Расскажите об этих периодах Вашей жизни.
– Я жила в Москве в собственной квартире на Преображенской площади, училась на журфаке МГУ — ничто не предвещало... Но в 1990 году уехала в Ригу: вышла замуж за гениального местного художника. И там же, сразу после журфака, меня взяли на работу в самую "крутую" газету того времени "Советскую молодёжь". В 1997 году брак распался, жить в местечковой Латвии, где в открытую происходило прикармливание нацистов властями, стало противно. А надежды на то, что после выхода из СССР Латвия станет цивилизованным европейским государством, рассеялись. Я вернулась в Москву, где жили мои родители. Но мне не разрешили жить в Москве, более того, мне не разрешили жить даже в России. По закону Ельцина все русские, не имевшие прописки на территории РФ на ноябрь 1991 года, автоматически лишались российского гражданства. Совет по Делам миграции, сегодня это ФМС, мне отказал в моём прошении. Чиновники, занимавшиеся моим делом, сказали мне: "А что Вы сюда припёрлись? Вас что там, убивали?" Моя мама воскликнула тогда: "Да, как же можно... У нас дед погиб на войне! Мы же русские!"
Я тогда была наивнее. Сейчас уже, повидав русских беженцев за рубежом, узнав судьбы русских людей, бежавших от казней из бывших советских республик — из Средней Азии, с Кавказа, — уже не удивляюсь ничему. Закон о российском гражданстве от 1991 года — это циничное нарушение прав человека, в данном случае — русского человека. Аналога этому закону в мире нет. В мире существуют разные принципы получения гражданства — принцип крови, территориальный принцип. Но принцип прописки, положенный в основание тогдашнего закона о российском гражданстве — это нечто. Этот закон сходу лишил родины миллионы русских, чьи родители поднимали хозяйство братских советских республик, куда их послала родина... В чём вина этих людей — за что с ними так поступили — кто ответит? Замечу, что почти все русские, бежавшие из "братских республик" сначала добирались до России! А когда им показывали фигу чиновники из ФМС, они уезжали. Если не уехали, то их до сих пор отлавливают и отслеживают ФМСники. Историй множество. Моя адвокат, член коллегии адвокатов Франции, сказала, что если бы все русские без гражданства забросали бы исками ФМС, то закон бы внимательнее переписали. Потому что у нас в свидетельстве о рождении, по логике, записано право на русское гражданство. И если сегодня дают гражданство России Депардье и говорят, что это хороший пиар для страны, я горько усмехаюсь: тогда русские беженцы в Европе — это мощный антипиар.
Когда я путешествовала по Европе, а это было в начале 90-х, у меня ни разу не возникало желания остаться здесь. Я уехала во Францию в 1999 году и, как мне казалось, ненадолго. Всё-таки поменять жизнь так резко, переехав в чужую страну, это же очень страшно и очень трудно! Здесь, во Франции, я не знаю ни одного эмигранта, который не почувствовал бы, хоть в малой мере, некую экзистенциальную тяжесть эмиграции.
– Во Франции довольно большая русская община. Кто сейчас уезжает из России, что это за люди? Изменился ли тип людей, которые покидали нашу родину лет десять назад, и людей, которые уезжают сейчас?
– Когда лет 10 назад я говорила, что я русская — это вызывало гримасу сострадания на лицах французов. Сегодня меня, слава Богу, никто уже здесь не жалеет за то, что я русская. Хотя, действительно, за 10 лет здесь появились и другие русские: контрактники, учёные, русские жёны, богатые горнолыжники в Шамони и владельцы недвижимости на французской Ривьере. Лицо России меняется даже за рубежом. И я, честно говоря, рада этому.
Только сейчас я понимаю вполне, что мне повезло в эмиграции по сравнению со многими другими, часто сломанными людьми. Мне помогали коллеги — французские журналисты, организация "Журналисты без границ", Ассоциация русско-французских журналистов. Прежняя президент ассоциации Кладин Канетти была настоящей русофилкой... Нам довольно быстро дали квартиру, оплачивали адвоката, пока я добивалась вида на жительство во Франции. Мой диплом МГУ подтвердили и признали в Парижской Академии. Я прошла учёбу на факультете французского языка в университете. Сейчас есть возможность делать докторат по интересной филологической теме.
– Уезжая во Францию, Вы уже состоялись как писатель, журналист-международник. Как восприняло Вас литературное сообщество?
– Я всегда знала, что в жизни я могу зарабатывать только своей профессией. Я просто не умею больше ничего делать по жизни. И здесь я сразу начала искать контакты с журналистами, коллегами, редакциями. И писать каждый день по две-три авторские полноценные статьи. Темы были самые разнообразные и зависели от СМИ, для которого я писала: политика, социальные проблемы, туризм, светская жизнь. В те времена я не могла сильно перебирать темами, потому что мне нужно было кормить своего сына...
Есть свои плюсы в работе свободного журналиста: мне приходилось оттачивать свой стиль так, чтобы мои статьи выиграли конкуренцию со штатными журналистами. Но в 2008 году я начала работать только для нашей парижской газеты "Русская мысль", что дало возможность отдышаться и оглядеться.
Прозу я писала, но печататься... мне было просто не до таких планов. А в 2005 году меня нашла Виктория Ле Геза — эмигрантка из США, человек, влюблённый в литературу. Виктория искала авторов для эмигрантской антологии "Арена", выдержавшей несколько выпусков в её американском издательстве "Окно". Я отправила свои рассказы Виктории и получила от неё воодушевляющий ответ: "Таня, вам нужно писать. Вам есть о чём рассказать людям". А мой первый рассказ, опубликованный Викторией, получил приз читательских симпатий на конференции в русском Чикаго.
У Виктории Ле Геза оказалась лёгкая рука. После этих сборников меня начали приглашать на литературные конкурсы, фестивали в Европе. Оказалось, что люди любят читать и сегодня... Это открытие меня просто воодушевило работать дальше. Но мне хотелось, чтобы меня читали в России. И однажды я открыла в Интернете список литературных журналов в России и позвонила в первый попавшийся. Это оказался знаменитый красноярский журнал "День и ночь". А редактор — человек, с которым я разговаривала — Роман Солнцев. Это был известный прозаик, драматург общественный деятель... Его сейчас нет в живых, но я ему очень благодарна: с его поддержки при публикации моей повести "Крабы в тумане" началась дружба с этим изданием, кстати, очень качественным с точки зрения литературы.
Однажды, случайно, я вышла на кружок одного писателя-эмигранта, бывшего советского диссидента. Этот человек, имя которого совершенно ничего не говорит многим читателям в России, на некоторое время "прославился" романом о генерале Власове, получившем разгромные рецензии в России. Для меня этот человек стал моделью того типажа писателей, которые обречены в конечном счёте на бесплодность и безвестность. Основной темой их жизни и творчества в эмиграции стала ненависть к России. Ненависть — вообще чувство деструктивное, но в творческом человеке это ещё катастрофичнее: ненависть превращает Моцарта в Сальери. Ведь этот писатель, бывший советский диссидент, проработавший на лесоповале несколько лет и затем эмигрировавший в Германию — человек, изощрённый в слове. Его стиль отработан, у него язык, который можно было бы назвать хорошим русским языком... Если бы под хрупким и прекрасным словом не проглядывала бы гримаса ненависти к России... Вообразив себя литературными ценителями, они устраивают конференции-междусобойчики, тусуются, хвалят себя и нужных людей, проживая эмигрантские пособия. Ужасная тоска и духота.
Торкнувшись сначала к писателям-эмигрантам, отживающим свой век на Западе, часто в бедности и непризнании, в мелких ссорах и разборках, я решила, что лучше вообще не надо никакого специального творческого круга. Лишь бы не погружаться в этот затхлый мир отточенных злобных выпадов в адрес мой родины.
За эту мою принципиальность судьба мне послала Ларису Андерсен, с которой мы дружили последние шесть лет её жизни. Лариса — дочь белого офицера. Её семья, бежавшая с Дальнего Востока в Китай в 20-е годы, натерпелась страданий. Сама Лариса, ещё ребёнком, видела смерть и кровь. Но она никогда не проклинала Россию. Все её стихи о России, опубликованные в её сборнике "Одна на мосту" — это выражение нежности и любви к России.
Ларисе я подарила свою книгу, изданную в России, — "Город женщин". Так как Лариса уже плохо видела, ей по вечерам читали мои рассказы и повести вслух. Она сказала так: "Таня, это очень живые рассказы!" И благословила меня писать ещё.
– Татьяна, скажите, а кто основной Ваш читатель, и востребована ли сейчас современная литература? И ещё, есть весьма распространённое мнение, что "старая добрая Франция" умирает — Вы согласны?
– Читатели мои — я их не знаю... Иногда мне пишут люди, я даже не знаю, как их письма доходят до меня. Почему-то у меня нет потребности знать своего читателя... Зачем? Если кто-то читает мои рассказы и повести, значит, я не зря корпела у компьютера. Кстати, писательство — тяжкий физический труд, замечу. Моя повесть "Дневник эмигрантки", опубликованная весной этого года в журнале "Сибирские огни", далась за два года по 4-5 часов у компьютера. Заведующий отделом прозы журнала "Сибирские огни" Виталий Сероклинов, редактировавший мою повесть, прислал мне сердитое письмо: мой текст потребовал от него тщательной корректорской правки... "Почему ты не могла вычитать его хотя бы ещё раз!" — вопрошал он. Но я уже не могла ни читать свой текст, ни вычитывать. Столько раз переписывала его, что уже просто не видела ошибок в нём...
Как ни странно, французский читатель у меня тоже есть. Оказывается, когда пишешь о том, что болит в душе — это не может не задеть многих людей. В том числе тех, кто как бы и не входит в число целевой аудитории.
Когда мой рассказ под названием "Вам не холодно, мадам?" о русской нищей в Париже, был переведён на французский язык, французские СМИ опубликовали несколько интервью со мной. Я не ломала голову над темой и сказала тогда то, что думаю. А думаю, что Франция становится своего рода Атлантидой, превращая свои завоевания в артефакты прошлого и расчищая место для массовой пошлости. Потеря своего места на культурной арене — трагедия для нации, признак её усталости и старения. Подлинное искусство, настоящее творчество засилья материализма не выносит...
После этого я получила кучу откликов. Помню, один француз написал, что они сами этого не видят, хоть и чувствуют. Что честный взгляд со стороны очень важен... Ну что ж, я рада выступить иногда в качестве "честного взгляда".
Беседовала Алина Прокофьева
8 ноября 2013
