ТАТЬЯНА МАСС
КРАБЫ В ТУМАНЕ
Рассказ
Выйдя из ворот клуба, Даниела закурила мужским жестом и тут же, спохватившись, приняла изломанную позу ― она понимала, что если он не выйдет за ней, то больше она его никогда не увидит.
Ну что ж я такая глупая девушка! ― эта привычная аффирмация придала ей куража, но он всё не показывался из "Папийон де ля нуи".
Она медленно пошла к стоянке. От раскалённого асфальта тянуло жаром, а её ноги просились прямо в стакан мартини со льдом: шпильки в жару ― это мука. Силой воли Даниела прекратила поток жалоб от своих припухших нижних конечностей, резонно, с нажимом спросив себя: "А как же иначе?"
Сев в машину, она скривила рот самой себе в зеркало ― "А я ведь была уверена..." Перебирая в памяти все знаки, пророчившие перспективное ухаживание, она резко взяла с места, взвизгнув покрышками.
Странный, незнакомый сигнал мобильника вдруг раздался в салоне.
Даниeла, резко тормознув на красный, не понимая ещё, в чем дело, взяла с сиденья телефон и ответила жёстко:
– Да!
– Мадам, ― вкрадчивый голос с акцентом прошептал ей в ухо те слова, которые она и ждала от него, ― не хотели бы вы продолжить наш вечер?
– Давайте продолжим его завтра, сегодня я уже подъезжаю к моему дому.
– Завтра я уезжаю из Парижа.
– Встретимся, когда приедете в следующий раз, ― не сдавалась Даниела.
Мужчина засмеялся и прекратил разговор.
– Ни фига себе ― даже телефон подсунули в салон! ― громко расхохоталась она.
У освещённого подъезда стояли два пикапа. Два громадных телохранителя, которых она сразу же узнала, прохаживались возле входной двери.
Даниела, тормознув, опустила стекло.
– Вы ко мне?
– Да, мадам, ― с сильным восточным акцентом ответил один.
Второй, не понимая о чём речь, со значением наблюдал за этими переговорами.
– Вы ― собирать вещь и ехать с нами!
– Никуда я с вами не поеду, мы ни о чём ещё не договорились!
– Ехать! ― первый сделал знак второму, и тот фыркнул ей в лицо из баллончика.
Ну что ж я такая глупая девушка! ― эта привычная аффирмация придала ей куража, но он всё не показывался из "Папийон де ля нуи".
Она медленно пошла к стоянке. От раскалённого асфальта тянуло жаром, а её ноги просились прямо в стакан мартини со льдом: шпильки в жару ― это мука. Силой воли Даниела прекратила поток жалоб от своих припухших нижних конечностей, резонно, с нажимом спросив себя: "А как же иначе?"
Сев в машину, она скривила рот самой себе в зеркало ― "А я ведь была уверена..." Перебирая в памяти все знаки, пророчившие перспективное ухаживание, она резко взяла с места, взвизгнув покрышками.
Странный, незнакомый сигнал мобильника вдруг раздался в салоне.
Даниeла, резко тормознув на красный, не понимая ещё, в чем дело, взяла с сиденья телефон и ответила жёстко:
– Да!
– Мадам, ― вкрадчивый голос с акцентом прошептал ей в ухо те слова, которые она и ждала от него, ― не хотели бы вы продолжить наш вечер?
– Давайте продолжим его завтра, сегодня я уже подъезжаю к моему дому.
– Завтра я уезжаю из Парижа.
– Встретимся, когда приедете в следующий раз, ― не сдавалась Даниела.
Мужчина засмеялся и прекратил разговор.
– Ни фига себе ― даже телефон подсунули в салон! ― громко расхохоталась она.
У освещённого подъезда стояли два пикапа. Два громадных телохранителя, которых она сразу же узнала, прохаживались возле входной двери.
Даниела, тормознув, опустила стекло.
– Вы ко мне?
– Да, мадам, ― с сильным восточным акцентом ответил один.
Второй, не понимая о чём речь, со значением наблюдал за этими переговорами.
– Вы ― собирать вещь и ехать с нами!
– Никуда я с вами не поеду, мы ни о чём ещё не договорились!
– Ехать! ― первый сделал знак второму, и тот фыркнул ей в лицо из баллончика.
И зачем нужно было это делать? Я бы и так приехала, ― сказала Даниела ему за завтраком на корабле, прикладывая руку ко лбу. ― У меня теперь вот голова болит!
– Это не от этого, ― улыбнулся он ей неотразимо, показав сквозь чувственные губы и прекрасные зубы ("Ах, какой мужчина!"). ― Ты слишком много выпила аперитива вчера вечером в клубе.
И, беря её руку в свою, удивился:
– Какая у тебя крупная рука, почти как у мужчин.
Даниела отмахнулась:
– А рост у мужчин почти как у меня.
– Ты действительно высокая, крупная женщина. Как верблюдица ― чуть угловатая и чувственная.
Море плескалось в борт, свежий ветер приносил с собой обещание всевозможных радостей бытия, она задумалась ― что это за уверенность в праве определять поступки другого человека? Для неё было очевидно, что этот месье ― баловень судьбы, из тех, кого называют сильными мира сего, но для такой свободы обращения одного богатства не достаточно ― она встречалась в своей жизни с богачами из разных стран ― и почти всегда те чуть заметно старались преувеличить свой светский опыт перед ухищрённой и эффектной парижанкой.
– Ты ― арабский шейх? ― после долгой паузы спросила она.
Он, задумавшись, смотрел на море.
Ты ― арабский шейх...
Да она же знала это, ещё когда он только вошёл в "Папийон де ля нуи" в сопровождении телохранителей ― вошёл, как будто оказывая честь клубу и людишкам, крутившимся там от скуки; она тотчас унюхала его ауру уверенности, богатства и власти над простыми смертными, данной ему от рождения. Она сразу же сказала себе: "ЭТО ― ШЕЙХ!"
Он молчал.
Она решила покапризничать перед шейхом ― это поднимало её самооценку.
Надув губы, она шлёпнула его по руке:
– Ну и куда ты меня везёшь на этом корыте?
– Ну, а зачем тебе знать, куда мы едем?
– Ни фига себе! Я ж не швабра для мытья туалетов ― мне нужно знать, куда и зачем ты меня похитил!
– Ну, а если ты узнаешь, что тебя похитили для гарема?
– Какого ещё гарема?! ― некрасиво взвизгнула Даниела. ― Я же ненавижу баб, завистливых и глупых! У меня начинается клаустрофобия в их обществе! А в гареме они сидят, помыв голову, расчёсываются и считают, сколько раз переспал с ними их владыка. На хрен мне это надо! Я не поеду в гарем, я хочу домой, в Париж, поворачивай обратно!
Он любовался на её якобы искреннее возмущение и хохотал.
– Я же не собираюсь жениться на тебе ― парижской проститутке ― что ты подумала! ― В конце концов ему надоели её прокуренные вопли. ― Поживёшь в моём гареме, сколько я захочу ― потом отправляйся домой.
– Сколько ты мне заплатишь?
– Посмотрим.
Даниела задумалась: такого с ней ещё не случалось, сколько можно с него стрясти?
– Я вообще-то беру за ночь пятьсот, ― преувеличила проститутка.
– О'кей! ― ему уже надоело с ней говорить о делах.
Но ей мало было просто "о`кей".
– Может, заключим контракт?
– Замолчи, не порти завтрак своей жадностью.
– Нет, мне нужен контракт, ― настаивала Даниела, и её руки от волнения вспотели.
Он сделал знак рукой, и к ним тут же приблизился телохранитель.
– Если ты ещё заикнёшься о деньгах, он отвезёт тебя домой, в твой любимый Париж.
– На чём? – удивилась Даниела.
– На катере, а потом на самолёте, ма шери.
Она, замолчав, начала ковырять креветки.
В конце молчаливого завтрака она лишь заикнулась недовольно:
– Вся моя одежда и обувь остались дома...
– Напиши свои размеры, мои люди купят тебе всё необходимое.
Но на это Даниела согласиться не могла:
– Я куплю всё сама! И притом самого лучшего качества! Раз я еду в гарем!
– Это не от этого, ― улыбнулся он ей неотразимо, показав сквозь чувственные губы и прекрасные зубы ("Ах, какой мужчина!"). ― Ты слишком много выпила аперитива вчера вечером в клубе.
И, беря её руку в свою, удивился:
– Какая у тебя крупная рука, почти как у мужчин.
Даниела отмахнулась:
– А рост у мужчин почти как у меня.
– Ты действительно высокая, крупная женщина. Как верблюдица ― чуть угловатая и чувственная.
Море плескалось в борт, свежий ветер приносил с собой обещание всевозможных радостей бытия, она задумалась ― что это за уверенность в праве определять поступки другого человека? Для неё было очевидно, что этот месье ― баловень судьбы, из тех, кого называют сильными мира сего, но для такой свободы обращения одного богатства не достаточно ― она встречалась в своей жизни с богачами из разных стран ― и почти всегда те чуть заметно старались преувеличить свой светский опыт перед ухищрённой и эффектной парижанкой.
– Ты ― арабский шейх? ― после долгой паузы спросила она.
Он, задумавшись, смотрел на море.
Ты ― арабский шейх...
Да она же знала это, ещё когда он только вошёл в "Папийон де ля нуи" в сопровождении телохранителей ― вошёл, как будто оказывая честь клубу и людишкам, крутившимся там от скуки; она тотчас унюхала его ауру уверенности, богатства и власти над простыми смертными, данной ему от рождения. Она сразу же сказала себе: "ЭТО ― ШЕЙХ!"
Он молчал.
Она решила покапризничать перед шейхом ― это поднимало её самооценку.
Надув губы, она шлёпнула его по руке:
– Ну и куда ты меня везёшь на этом корыте?
– Ну, а зачем тебе знать, куда мы едем?
– Ни фига себе! Я ж не швабра для мытья туалетов ― мне нужно знать, куда и зачем ты меня похитил!
– Ну, а если ты узнаешь, что тебя похитили для гарема?
– Какого ещё гарема?! ― некрасиво взвизгнула Даниела. ― Я же ненавижу баб, завистливых и глупых! У меня начинается клаустрофобия в их обществе! А в гареме они сидят, помыв голову, расчёсываются и считают, сколько раз переспал с ними их владыка. На хрен мне это надо! Я не поеду в гарем, я хочу домой, в Париж, поворачивай обратно!
Он любовался на её якобы искреннее возмущение и хохотал.
– Я же не собираюсь жениться на тебе ― парижской проститутке ― что ты подумала! ― В конце концов ему надоели её прокуренные вопли. ― Поживёшь в моём гареме, сколько я захочу ― потом отправляйся домой.
– Сколько ты мне заплатишь?
– Посмотрим.
Даниела задумалась: такого с ней ещё не случалось, сколько можно с него стрясти?
– Я вообще-то беру за ночь пятьсот, ― преувеличила проститутка.
– О'кей! ― ему уже надоело с ней говорить о делах.
Но ей мало было просто "о`кей".
– Может, заключим контракт?
– Замолчи, не порти завтрак своей жадностью.
– Нет, мне нужен контракт, ― настаивала Даниела, и её руки от волнения вспотели.
Он сделал знак рукой, и к ним тут же приблизился телохранитель.
– Если ты ещё заикнёшься о деньгах, он отвезёт тебя домой, в твой любимый Париж.
– На чём? – удивилась Даниела.
– На катере, а потом на самолёте, ма шери.
Она, замолчав, начала ковырять креветки.
В конце молчаливого завтрака она лишь заикнулась недовольно:
– Вся моя одежда и обувь остались дома...
– Напиши свои размеры, мои люди купят тебе всё необходимое.
Но на это Даниела согласиться не могла:
– Я куплю всё сама! И притом самого лучшего качества! Раз я еду в гарем!
У неё были причины настоять на своём ― только она сама должна была выбирать, примерять, решать, подходит ли ей тот или иной топ, юбка или туфли ― дело не в капризах: Даниела была вовсе не капризной, и вовсе уж не такой избалованной, как она изображала себя перед Шейхом ― парижанки довольно прагматичны и сдержанны наедине с зеркалом в примерочной. Дело было в том, что её тело имело множество удивительных характеристик, на которые и обратил внимание шейх, взяв её за руку. Её локти, запястья, колени, щиколотки были очень крупными, мужскими, и ей приходилось серьёзно относиться к своему внешнему имиджу, тщательно выбирая себе одежду и особенно обувь, размер её ноги был редким даже для мужчины ― сорок пятый. Чтобы не казаться неуклюжей, чтобы производить впечатление женственной и слабоватой, Даниеле приходилось покупать обувь на высоченных шпильках, отказаться от мини, наклеивать ресницы, носить лёгкие шарфы, много бижутерии, отвлекающей внимание от её костистых суставов. Она предпочитала казаться вульгарной, но не мужественной, глуповатой, но не рациональной. Такой, по мнению Даниелы, должна быть настоящая женщина.
И так сильно было её желание стать настоящей женщиной, что многих представителей сильного пола привлекала её внутренняя убеждённость в том, что она-то знает, что такое ―женственность. И хотя внешне тридцатичетырёхлетняя Даниела уступала своим более свежим коллегам по ночному клубу ― в основном девочкам из восточной Европы ― студенткам и проституткам, искавшими клиентов в "Папийон де ля нуи", всё-таки без работы она не сидела никогда. Она была парижанкой, француженкой, ради интимного знакомства с ней мужчины-иностранцы закрывали глаза на формы простушек из своих стран. С Даниелой можно было общаться без переводчика ― для иностранцев у неё был целый словарь междометий, восклицаний, общепонятных слов, которые вместе с её интонациями составляли основу её личного эсперанто.
Шейх говорил на всех европейских языках, он закончил Гарвардский университет, и парижская проститутка не была его первым знакомством с ночным миром Парижа.
Ему, хоть и пресыщенному всеми видами женской любви, стало скучно одному на яхте, и тёртая Даниела, с которой можно было сильно не церемониться, могла развлечь его в его недельном плаваньи.
Он и не имел вначале никаких планов взять её в гарем, но потом эта мысль показалась ему на самом деле интересной.
И так сильно было её желание стать настоящей женщиной, что многих представителей сильного пола привлекала её внутренняя убеждённость в том, что она-то знает, что такое ―женственность. И хотя внешне тридцатичетырёхлетняя Даниела уступала своим более свежим коллегам по ночному клубу ― в основном девочкам из восточной Европы ― студенткам и проституткам, искавшими клиентов в "Папийон де ля нуи", всё-таки без работы она не сидела никогда. Она была парижанкой, француженкой, ради интимного знакомства с ней мужчины-иностранцы закрывали глаза на формы простушек из своих стран. С Даниелой можно было общаться без переводчика ― для иностранцев у неё был целый словарь междометий, восклицаний, общепонятных слов, которые вместе с её интонациями составляли основу её личного эсперанто.
Шейх говорил на всех европейских языках, он закончил Гарвардский университет, и парижская проститутка не была его первым знакомством с ночным миром Парижа.
Ему, хоть и пресыщенному всеми видами женской любви, стало скучно одному на яхте, и тёртая Даниела, с которой можно было сильно не церемониться, могла развлечь его в его недельном плаваньи.
Он и не имел вначале никаких планов взять её в гарем, но потом эта мысль показалась ему на самом деле интересной.
Если быть точным, он не был шейхом, потому что этот титул ― правящего шейха ― достался по наследству его старшему брату, но всё-таки все сыновья, рождённые многочисленными женами его отца, имели по традиции перед именем звание "шейх".
Их семья, правящая веками в одной из стран Арабских Эмиратов, была богата и не знала проблем, которые творились сейчас в королевских семьях Европы: наркотики, разводы, измены. Послушание, почтение к старшим, верность традициям рода и страны ― это требовалось от младших членов семьи до тех пор, пока они не войдут в силу. А от старших к младшим шла забота об их жизни, здоровье, воспитании и образовании. К заботе о здоровье относилось даже то, что каждый мальчик в их семье получал ко дню совершеннолетия небольшой гарем с двумя-тремя наложницами. А ещё раньше к ним приставлялась особая служанка для спальни. И никаких проблем со здоровьем, никаких мастурбаций, а заодно бледных лиц и рассеянности на уроках наследники в их семье не знали.
Поэтому каприз Шейха привезти из Европы понравившуюся ему женщину из Европы не мог встретить осуждения в среде его домочадцев.
Оставался только вопрос о её здоровье. Он решил сделать ей хорошие тесты на СПИД и прочие опасные болезни, прежде чем допустить её в свой гарем. Вначале Даниела удивлялась его отсутствию в своей спальне, а потом он открытым текстом объявил ей, что не может рисковать своим здоровьем, поэтому ей придётся пройти надёжные тесты, если она хочет попасть в его гарем.
* * *
Ночью была небольшая буря, а утром море было тихое, в лёгком тумане.
Несмотря на это завтрак подали на открытой палубе ― воздух был тёплый и влажный.
Увидев на столе салаты и крабы, Даниела, скривила губы. Шейх, не обращая внимания на её реакцию, принялся за еду.
– Крабы в тумане, ― передёрнула плечами Даниела. ― Хочешь, расскажу тебе, почему я не люблю крабов? Когда мне было лет девять, моя мать привезла меня с братом в весенние школьные каникулы в конце апреля к морю. Сезон ещё не начался, народу было мало, мы с братом заходили в воду по колено и ловили крабов в банку. Наловив штук десять, мы устраивали им гладиаторские бои. Наградой для победителя была жизнь – мы его просто отпускали в море. Однажды попался нам очень крупный краб с одной клешнёй: калека дрался не на жизнь, а на смерть, и побеждал своей единственной клешнёй всех своих противников. Но было что-то пугающе гадливое в его решимости и жажде жить. И мы с братом, не сговариваясь, решили нарушить наш контракт с этим бойцом, и как только он победил последнего своего противника, мы взяли большой камень и бросили его на однорукого. Сразу не убили, только сильно покалечили, пришлось бросать камень несколько раз, подбадривая себя дикими криками и смехом через силу. Когда краб превратился в осколки, на море вдруг неожиданно упал густой туман ― такой густой, что берег в десяти шагах не был виден. Мой брат сказал: "Это море мстит нам за то, что мы нарушили наш договор и убили победителя". Мы, испугавшись, побежали на берег...
Слушая её, шейх со вкусом ел варёных крабов, обмакивая кусочки крабьего мяса в розоватый соус. Он был гурман, любитель даров моря, приготовленных тут же после ловли – его аппетита не могла нарушить даже начавшаяся Третья мировая война, не то что рассказы из детства какой-то проститутки. Но ей было легко оттого, что рядом с ним, откровенным здоровым эгоистом, не надо было постоянно хлопотать лицом, предугадывая его реакцию и играть в "даму с камелиями" ― наивный прообраз современной французской проститутки. Он был как старый знакомый, с которым можно было не разговаривать часами и чувствовать себя при этом комфортно. Она понимала, что спешить в данном случае не нужно, и использовала время покоя и безмятежности для того, чтоб набраться сил для будущих битв.
Даниела загорала в шезлонге на палубе, читала женские журналы с бесчисленными советами диетологов, косметологов, стилистов и психологов. Она плавала в небольшом бассейне на палубе, наполненном свежей морской водой, пила и ела за троих ― она никогда не толстела. Встречались они за завтраком, обедом и ужином, а по вечерам вместе смотрели голливудские мелодрамы, до которых шейх был большой охотник, или рассказывали друг другу всякие смешные житейские случаи.
Как бы между прочим шейх рассказал ей один интересный случай из жизни Линды Евангелисты. Это было лет пятнадцать назад. Его отец, тогда правящий шейх, пригласил на уикэнд на свою яхту из Парижа эту знаменитую модель. Он пообещал ей миллион долларов США при одном условии ― для встречи с ним она должна была покрасить волосы в рыжий цвет. После этого уикэнда все женщины в мире покрасили волосы в рыжий цвет ― влияние красивой и самоуверенной Линды!
– Да, я что-то слышала, ― сказала Даниела, ― говорили, что тот шейх был большой любитель рыжих женщин...
– А дело было в бизнесе его зятя, который имел свой пай в крупной косметической корпорации, ― рассмеялся шейх.
"Ни фига себе", ― удивилась про себя Даниела, а вслух ничего не сказала, чтоб не показаться простушкой.
Их семья, правящая веками в одной из стран Арабских Эмиратов, была богата и не знала проблем, которые творились сейчас в королевских семьях Европы: наркотики, разводы, измены. Послушание, почтение к старшим, верность традициям рода и страны ― это требовалось от младших членов семьи до тех пор, пока они не войдут в силу. А от старших к младшим шла забота об их жизни, здоровье, воспитании и образовании. К заботе о здоровье относилось даже то, что каждый мальчик в их семье получал ко дню совершеннолетия небольшой гарем с двумя-тремя наложницами. А ещё раньше к ним приставлялась особая служанка для спальни. И никаких проблем со здоровьем, никаких мастурбаций, а заодно бледных лиц и рассеянности на уроках наследники в их семье не знали.
Поэтому каприз Шейха привезти из Европы понравившуюся ему женщину из Европы не мог встретить осуждения в среде его домочадцев.
Оставался только вопрос о её здоровье. Он решил сделать ей хорошие тесты на СПИД и прочие опасные болезни, прежде чем допустить её в свой гарем. Вначале Даниела удивлялась его отсутствию в своей спальне, а потом он открытым текстом объявил ей, что не может рисковать своим здоровьем, поэтому ей придётся пройти надёжные тесты, если она хочет попасть в его гарем.
* * *
Ночью была небольшая буря, а утром море было тихое, в лёгком тумане.
Несмотря на это завтрак подали на открытой палубе ― воздух был тёплый и влажный.
Увидев на столе салаты и крабы, Даниела, скривила губы. Шейх, не обращая внимания на её реакцию, принялся за еду.
– Крабы в тумане, ― передёрнула плечами Даниела. ― Хочешь, расскажу тебе, почему я не люблю крабов? Когда мне было лет девять, моя мать привезла меня с братом в весенние школьные каникулы в конце апреля к морю. Сезон ещё не начался, народу было мало, мы с братом заходили в воду по колено и ловили крабов в банку. Наловив штук десять, мы устраивали им гладиаторские бои. Наградой для победителя была жизнь – мы его просто отпускали в море. Однажды попался нам очень крупный краб с одной клешнёй: калека дрался не на жизнь, а на смерть, и побеждал своей единственной клешнёй всех своих противников. Но было что-то пугающе гадливое в его решимости и жажде жить. И мы с братом, не сговариваясь, решили нарушить наш контракт с этим бойцом, и как только он победил последнего своего противника, мы взяли большой камень и бросили его на однорукого. Сразу не убили, только сильно покалечили, пришлось бросать камень несколько раз, подбадривая себя дикими криками и смехом через силу. Когда краб превратился в осколки, на море вдруг неожиданно упал густой туман ― такой густой, что берег в десяти шагах не был виден. Мой брат сказал: "Это море мстит нам за то, что мы нарушили наш договор и убили победителя". Мы, испугавшись, побежали на берег...
Слушая её, шейх со вкусом ел варёных крабов, обмакивая кусочки крабьего мяса в розоватый соус. Он был гурман, любитель даров моря, приготовленных тут же после ловли – его аппетита не могла нарушить даже начавшаяся Третья мировая война, не то что рассказы из детства какой-то проститутки. Но ей было легко оттого, что рядом с ним, откровенным здоровым эгоистом, не надо было постоянно хлопотать лицом, предугадывая его реакцию и играть в "даму с камелиями" ― наивный прообраз современной французской проститутки. Он был как старый знакомый, с которым можно было не разговаривать часами и чувствовать себя при этом комфортно. Она понимала, что спешить в данном случае не нужно, и использовала время покоя и безмятежности для того, чтоб набраться сил для будущих битв.
Даниела загорала в шезлонге на палубе, читала женские журналы с бесчисленными советами диетологов, косметологов, стилистов и психологов. Она плавала в небольшом бассейне на палубе, наполненном свежей морской водой, пила и ела за троих ― она никогда не толстела. Встречались они за завтраком, обедом и ужином, а по вечерам вместе смотрели голливудские мелодрамы, до которых шейх был большой охотник, или рассказывали друг другу всякие смешные житейские случаи.
Как бы между прочим шейх рассказал ей один интересный случай из жизни Линды Евангелисты. Это было лет пятнадцать назад. Его отец, тогда правящий шейх, пригласил на уикэнд на свою яхту из Парижа эту знаменитую модель. Он пообещал ей миллион долларов США при одном условии ― для встречи с ним она должна была покрасить волосы в рыжий цвет. После этого уикэнда все женщины в мире покрасили волосы в рыжий цвет ― влияние красивой и самоуверенной Линды!
– Да, я что-то слышала, ― сказала Даниела, ― говорили, что тот шейх был большой любитель рыжих женщин...
– А дело было в бизнесе его зятя, который имел свой пай в крупной косметической корпорации, ― рассмеялся шейх.
"Ни фига себе", ― удивилась про себя Даниела, а вслух ничего не сказала, чтоб не показаться простушкой.
В Италии, где он обещал купить ей одежды, они пристали к личному причалу, где уже ждал автомобиль. Доставив Даниелу в огромный торговый центр, шейх приставил к ней своего телохранителя, проинструктировав того предварительно на своём крикливом языке.
Даниела решила выпить кофе и пригласила к себе за столик слугу. Он сел, скованный мускулами под белой сорочкой, привлекая к себе внимание живо жестикулирующих итальянцев туповато-сдержанным лицом.
– Кофе? ― вопросительно посмотрела она на него, и он сдержанно кивнул в знак согласия.
– Тупица какой-то, даже говорить с ним не о чем, ― вслух произнесла Даниела, улыбаясь при этом охраннику обворожительной светской улыбкой.
Забравшись в бутики, она пробыла в них около четырёх часов, измотавшись до полуобморочного состояния, измучив охранника и потратив огромную сумму денег. У неё теперь было четыре чемодана самой лучшей одежды и обуви на все случаи в жарком климате: купальники, пеньюары, тончайшее натуральное белье, сарафаны, топы, юбки, развевающиеся шёлковые брюки, шарфы, шали, украшения, вечерние платья, шляпки и перчатки к ним. Она относилась к одежде без замирания сердца: деловито, профессионально, мысленно подбирая слова и позы к новым вещам.
Одно из её новых приобретений ― брюки из тонкого тёртого льна и тёмно-синяя туника струящегося шёлка ― напоминали ей Далиду из её клипа с Аленом Делоном; другая вещь ― вечернее красное платье на бретельках ― диктовали другой образ ― Амели Пулан. Эти ассоциации помогали Даниеле лучше всяких стилистов и дизайнеров, а она нуждалась в поддержке и одобрении, потому что ― приоткроем тайну ― Даниела не имела никакого внутреннего женского опыта, вместо знаменитой женской логики в её голове сухо работали жернова мужской мельницы, перемалывающей происходящее точно, скупо, рационально...
Венеция кипела американскими туристами, местными прохожими, албанскими карманниками, цыганами попрошайками, но Даниеле не было дела до их насущных мелких проблем: она вытащила свою карту, и ради этого, оказывается, стоило выдержать всю боль, которую она пережила в течении тех операций и ещё почти год после них.
* * *
– Это я, Даниела, привет, ма шери! Как вы там без меня? ― на террасе отеля она болтала со своей коллегой по ночному клубу. ― Я в Италии ― отдыхаю с другом, с которым танцевала последний вечер неделю назад в клубе, ― она смотрела сверху на головы людей, снующих внизу, и чувство победы над жизнью с новой силой охватило её. Ей стало жаль даже своих приятельниц-соперниц по ночному клубу, с которыми она была знакома, и, расчувствовавшись, она бросила в трубку:
– Ну, какой сувенир вам прислать из стран Шехерезады?
– Лампу с твоим джинном! ― без особой надежды попросила её Марион ― проститутка, состарившаяся с мечтой о постоянном богатом поклоннике.
– Лампу с джинном я оставляю себе! ― уже без всякого сожаления она рассталась с неудачницей, состроив гримасу ироничного сожаления, и пошла переодеваться к ужину.
Спустившись вниз к назначенному часу, она окинула взглядом холл и приосанилась ― её шейх спускался по мраморной старинной круглой лестнице, даже не глядя в её сторону. Она на секунду задумалась, кто к кому должен подойти первым, и решила, что как раз в этом случае должен подойти к ней первым он. Лениво опустившись в бархатное кресло, она принялась с натуральным интересом рассматривать витрину с коллекцией старинного венецианского стекла, даже не поворачивая головы в его сторону.
Наконец, к ней приблизился его телохранитель:
– Мадам, в машину, силь ву пле.
– А, уи! ― она вспомнила о том, что она здесь невольница, похищенная для восточного гарема. С достоинством поднявшись, она прошла, струясь одеждами, к спортивной красной открытой автомашине, где шейх уже включил зажигание.
Что-то в её поведении всё-таки стало заводить его ― он бросил на неё острый взгляд и отвернулся.
Она почувствовала себя чуть ли не победительницей, но в этот момент он искренне рассмеялся, отчего Даниела, ругнувшись про себя, посмотрела на него прозрачным непонимающим взглядом, продолжая свою игру в похищенную невольницу. И ничто в мире уже не смогло бы свернуть её с этой роли, которая ― она это учуяла ― точно задевала в нём мужские струны.
Да, да, между ними всё-таки понемногу начиналась борьба, кружащая головы мужчин, включался тот самый конфликт мужского и женского начала, без которого жизнь лишена перца, а отношения ― смысла.
Вот в чём была сила Даниелы, вот почему ей завидовали простенькие свеженькие девочки из восточной Европы: она умела зацепить мужчину. Как ей удавалось построить интригу из самого банальнейшего рандеву на панели? Она не могла бы научить этому ― это шло изнутри, это было смыслом жизни, она внутренне трудилась над собой, из каждого встреченного мужчины создавая себе жупел*. И не только ради денег так напрягала все свои способности тридцатичетырёхлетняя парижская проститутка...
Даниела решила выпить кофе и пригласила к себе за столик слугу. Он сел, скованный мускулами под белой сорочкой, привлекая к себе внимание живо жестикулирующих итальянцев туповато-сдержанным лицом.
– Кофе? ― вопросительно посмотрела она на него, и он сдержанно кивнул в знак согласия.
– Тупица какой-то, даже говорить с ним не о чем, ― вслух произнесла Даниела, улыбаясь при этом охраннику обворожительной светской улыбкой.
Забравшись в бутики, она пробыла в них около четырёх часов, измотавшись до полуобморочного состояния, измучив охранника и потратив огромную сумму денег. У неё теперь было четыре чемодана самой лучшей одежды и обуви на все случаи в жарком климате: купальники, пеньюары, тончайшее натуральное белье, сарафаны, топы, юбки, развевающиеся шёлковые брюки, шарфы, шали, украшения, вечерние платья, шляпки и перчатки к ним. Она относилась к одежде без замирания сердца: деловито, профессионально, мысленно подбирая слова и позы к новым вещам.
Одно из её новых приобретений ― брюки из тонкого тёртого льна и тёмно-синяя туника струящегося шёлка ― напоминали ей Далиду из её клипа с Аленом Делоном; другая вещь ― вечернее красное платье на бретельках ― диктовали другой образ ― Амели Пулан. Эти ассоциации помогали Даниеле лучше всяких стилистов и дизайнеров, а она нуждалась в поддержке и одобрении, потому что ― приоткроем тайну ― Даниела не имела никакого внутреннего женского опыта, вместо знаменитой женской логики в её голове сухо работали жернова мужской мельницы, перемалывающей происходящее точно, скупо, рационально...
Венеция кипела американскими туристами, местными прохожими, албанскими карманниками, цыганами попрошайками, но Даниеле не было дела до их насущных мелких проблем: она вытащила свою карту, и ради этого, оказывается, стоило выдержать всю боль, которую она пережила в течении тех операций и ещё почти год после них.
* * *
– Это я, Даниела, привет, ма шери! Как вы там без меня? ― на террасе отеля она болтала со своей коллегой по ночному клубу. ― Я в Италии ― отдыхаю с другом, с которым танцевала последний вечер неделю назад в клубе, ― она смотрела сверху на головы людей, снующих внизу, и чувство победы над жизнью с новой силой охватило её. Ей стало жаль даже своих приятельниц-соперниц по ночному клубу, с которыми она была знакома, и, расчувствовавшись, она бросила в трубку:
– Ну, какой сувенир вам прислать из стран Шехерезады?
– Лампу с твоим джинном! ― без особой надежды попросила её Марион ― проститутка, состарившаяся с мечтой о постоянном богатом поклоннике.
– Лампу с джинном я оставляю себе! ― уже без всякого сожаления она рассталась с неудачницей, состроив гримасу ироничного сожаления, и пошла переодеваться к ужину.
Спустившись вниз к назначенному часу, она окинула взглядом холл и приосанилась ― её шейх спускался по мраморной старинной круглой лестнице, даже не глядя в её сторону. Она на секунду задумалась, кто к кому должен подойти первым, и решила, что как раз в этом случае должен подойти к ней первым он. Лениво опустившись в бархатное кресло, она принялась с натуральным интересом рассматривать витрину с коллекцией старинного венецианского стекла, даже не поворачивая головы в его сторону.
Наконец, к ней приблизился его телохранитель:
– Мадам, в машину, силь ву пле.
– А, уи! ― она вспомнила о том, что она здесь невольница, похищенная для восточного гарема. С достоинством поднявшись, она прошла, струясь одеждами, к спортивной красной открытой автомашине, где шейх уже включил зажигание.
Что-то в её поведении всё-таки стало заводить его ― он бросил на неё острый взгляд и отвернулся.
Она почувствовала себя чуть ли не победительницей, но в этот момент он искренне рассмеялся, отчего Даниела, ругнувшись про себя, посмотрела на него прозрачным непонимающим взглядом, продолжая свою игру в похищенную невольницу. И ничто в мире уже не смогло бы свернуть её с этой роли, которая ― она это учуяла ― точно задевала в нём мужские струны.
Да, да, между ними всё-таки понемногу начиналась борьба, кружащая головы мужчин, включался тот самый конфликт мужского и женского начала, без которого жизнь лишена перца, а отношения ― смысла.
Вот в чём была сила Даниелы, вот почему ей завидовали простенькие свеженькие девочки из восточной Европы: она умела зацепить мужчину. Как ей удавалось построить интригу из самого банальнейшего рандеву на панели? Она не могла бы научить этому ― это шло изнутри, это было смыслом жизни, она внутренне трудилась над собой, из каждого встреченного мужчины создавая себе жупел*. И не только ради денег так напрягала все свои способности тридцатичетырёхлетняя парижская проститутка...
Шейх понимал все её приёмы: этой пьесой, в которую играли многие его любовницы, млевшие от его родового имени, игрой в невольницу или в невинную женщину, попавшую в орбиту могущественного властелина, его было трудно задеть за живое ― не было у него ещё ни одной связи, в которой так или иначе не сквозила бы эта мелодия. Его заводило совсем не то, в чём была так уверена Даниела.
Его немного заинтересовала в ней с самого начала её стремительность, внутренняя убеждённость в своей неотразимой женственности, хотя как раз женственной назвать её было трудно.
Её высокий рост, угловатые жесты, удивительные для её возраста, большой рот с крупными зубами, размер ноги ― всё это как раз противоречило той роли очаровательной и самоуверенной женщины, которую выбрала себе Даниела. У него в стране эту женщину бы назвали некрасивой, и она бы просидела всю жизнь, спрятанная в задних комнатах, в то время как её младшие сестры готовились бы по очереди к своим свадьбам.
В Европе женщины давно перестали определяться своей внешностью ― он это знал, но всё же Даниела была первым примером, который доказывал ему это так явно. Его интерес к ней вначале был всего лишь обычным человеческим любопытством. Ему были любопытны её повадки и манеры. Он смотрел, например, как она смеялась: вначале как будто сдержанно и негромко, и вдруг её рот начинал растягиваться чуть ли не до ушей, и Даниела, отпустив себя, начинала хохотать так, что дрожали окна и витрины в близлежащих домах.
Она была лживой насквозь, особенно когда речь заходила о её прошлой жизни, и тут же могла обезоружить своим незнанием простых правил общечеловеческих манипуляций. Он был уверен в её простенькой примитивности, как вдруг она бросала какое-то тонкое замечание, остроумную шутку, которая так вкусно соскакивала с её языка, что заставляла его иногда смеяться и через несколько дней. Сама же Даниела не придавала своим шуткам большого значения, считая своей сильной стороной именно свою способность к выстраиванию отношений с мужчиной.
* * *
В ресторане Даниела замолчала ― она смотрела скучающе по сторонам и, казалось, начала подумывать о возвращении в Париж ― шейх весь вечер разговаривал о делах со своим секретарём и с ещё одним месье солидного возраста, ради встречи с которым они приехали в Венецию.
– Cейчас ты присутствовала на очень важной встрече, которую скоро ваши журналисты назовут сделкой века ― ты ведь знаешь, что все самые крупные сделки в мире подписываются не в кабинетах дипломатов и президентов, о них договариваются по-другому ― вот, например, как сегодня вечером в ресторане.
– Ты даже не представил меня им, ― обиженно заметила Даниела.
– У нас не принято знакомить со своей любовницей, если только не собираешься её подарить кому-то.
– Я не живу пока что по-вашему, я живу по-своему, дорогой шейх, ― зашипела Даниела, встрепенувшись при этом намёке на восточное неуважение к женщине.
– Ты ещё сегодня вечером наслаждалась своей ролью невольницы при восточном владыке, ― иронично стал убеждать её шейх.
– Это не было так уж поглощающе ― просто имаж, картинка, оформляющая реальность... Не в этом дело, а в том, что ты считаешь уже меня своим товаром больше, чем играю в это я.
– То, что ты называешь восточным рабством женщин, для них самих довольно привлекательно, и они предпочтут быть рабой мужчины, чем свободной и никому не нужной "мадам феминисткой".
– Феминисток я не перевариваю, но быть наложницей в гареме ― тоже не мечта моей жизни.
– Какая же у тебя мечта, моя принцесса? ― шейха забавлял их разговор, а для Даниелы он был почти испытанием.
Видя, что ей не хочется продолжать этот разговор, он, белозубо улыбаясь, снисходительно добавил:
– Разве ваши мужчины так уж сильно отличаются от нас? Наши гаремы ― это честное и открытое признание мужской полигамии. Но мы заботимся о своих женщинах ― мои жёны должны, например, жить как в раю. Ваши мужчины переходят от одной женщине к другой, ни за что не отвечая, ни за что не платя.
– А у тебя большой гарем-то?
– Я уж давно потерял счёт своим жёнам и наложницам ― самолюбиво похвастался шейх. ― Кого-то из них мне подарили, кого-то я купил, посватал, поменял.
– Ужас ― как лошадиный завод какой-то, мне не хотелось бы там остаться навсегда.
– У меня этого и в планах нет.
Последней фразой шейх, хотел он этого или нет, задел самолюбие Даниелы, и, укладываясь спать, она поклялась, что влюбит в себя этого самца, чего бы это ей не стоило ― на нём она проверит свои силы, отточенные на других ― проверит на нём свои когти и зубы среди его толстых жён и коварных наложниц.
* * *
Наивной Даниелу назвать было трудно, но при этом её убеждённость, что шейха привлекла её парижская пыль ― её опытность и очарование женского опыта, была всё-таки наивностью. Этот человек был совершенным мужчиной, в таком виде, в каком этот генотип формировался и шлифовался веками, в течение которых шейхи семьи Абу-аль-Хаади владели своим царством ― небольшой страной с двадцатимиллионным населением, из которого, как утверждают западные гуманистические организации, окопавшиеся, по мнению шейхов, поближе к нефтеносным землям, почти семьдесят процентов были неграмотными.
Несколько десятилетий назад нефтяная лихорадка, охватившая мир, принесла огромные дивиденды всем арабским шейхам, до этого лениво торговавшими цитрусовыми или хлопком, и в столице шейха Абу-аль-Хаади все дома на глазах превращались в дворцы, отчего при первом взгляде на город у всех приезжих вырывалось одинаковые слова восторга: " Это же тысяча и одна ночь!"
Ажурная резьба городских строений из розоватого и белого камня, синие бассейны с золотыми рыбками, пальмы и верблюды, а рядом марки самых шикарных авто ― "Порше", "Феррари".
Владела всем этим сказочным миром семья шейха, не без оснований считая себя избранниками Аллаха, правя своим народом спокойно, незаметно и без особых притеснений.
Пролетая над столицей его страны в прохладном салоне частного самолета, в котором красная кожаная обивка кресел была украшена золотыми гербами шейха, Даниела приникла к иллюминатору и не сдержала восхищённого крика: "Но это очень красиво!" ― вид современных роскошных офисов вперемешку со сказочными дворцами, окружёнными огромными бассейнами и фонтанами, поубавил в ней постоянную скрытую уверенность европейцев в своём превосходстве.
Прилетев на маленький аэродром позади огромного дворцового парка, шейх и Даниела были встречены целой сворой слуг, улыбавшихся своему повелителю (и Даниеле заодно) с искренней радостью.
Шейх сразу же начал весело разговаривать с группой мужчин, одетых, несмотря на жару, в пиджаки ― все пожимали руку шейху, здоровались с ним, и засмеялись, когда шейх сказал им что-то, показав на Даниелу.
Один молодой стройный арабский красавец подошёл к Даниеле и вежливо поклонился ей, прижав руку к желудку. "Это, наверное, евнух из гарема!" ― подумала Даниела и... угадала. Этот молодой человек оказался управляющим гарема, скопцом и образованнейшей личностью во дворце. Он говорил на всех европейских языках, и читал по одной книге в день, ― овладев искусством скорочтения в знаменитом американском университете.
Огромный дворец, который оказался гаремом шейха, встретил их тонкими восточными ароматами, тишиной, полуденным зноем, нагревавшим сандаловые ставни искусной резьбы.
Проводив Даниелу в гарем, управляющий сообщил ей на прекрасном французском языке, что к ней приставлена служанка, которая также говорит по-французски.
– Ваши комнаты, мадам, на втором этаже, ― пояснил управляющий, и бесшумный прохладный лифт поднял их туда.
– Похоже на гостиницу или на психбольницу, ― сказала вслух Даниела, оставшись одна.
Осмотрев две большие комнаты, обставленные с восточной роскошью, приправленной остромодными идеями итальянских дизайнеров, она вышла на террасу, засаженную по периметру пальмами, не дававшими тени, и тут же вернулась обратно ― солнце обжигало кожу ― всё живое пряталось от него в этот полуденный час.
Даниэла обнаружила прекрасную джакузи в огромной зеркальной ванной комнате и погрузилась в прохладную воду, набросав туда лепестков роз из огромной хрустальной колбы, распространявшей сладковатый дурманящий цветочный аромат.
Его немного заинтересовала в ней с самого начала её стремительность, внутренняя убеждённость в своей неотразимой женственности, хотя как раз женственной назвать её было трудно.
Её высокий рост, угловатые жесты, удивительные для её возраста, большой рот с крупными зубами, размер ноги ― всё это как раз противоречило той роли очаровательной и самоуверенной женщины, которую выбрала себе Даниела. У него в стране эту женщину бы назвали некрасивой, и она бы просидела всю жизнь, спрятанная в задних комнатах, в то время как её младшие сестры готовились бы по очереди к своим свадьбам.
В Европе женщины давно перестали определяться своей внешностью ― он это знал, но всё же Даниела была первым примером, который доказывал ему это так явно. Его интерес к ней вначале был всего лишь обычным человеческим любопытством. Ему были любопытны её повадки и манеры. Он смотрел, например, как она смеялась: вначале как будто сдержанно и негромко, и вдруг её рот начинал растягиваться чуть ли не до ушей, и Даниела, отпустив себя, начинала хохотать так, что дрожали окна и витрины в близлежащих домах.
Она была лживой насквозь, особенно когда речь заходила о её прошлой жизни, и тут же могла обезоружить своим незнанием простых правил общечеловеческих манипуляций. Он был уверен в её простенькой примитивности, как вдруг она бросала какое-то тонкое замечание, остроумную шутку, которая так вкусно соскакивала с её языка, что заставляла его иногда смеяться и через несколько дней. Сама же Даниела не придавала своим шуткам большого значения, считая своей сильной стороной именно свою способность к выстраиванию отношений с мужчиной.
* * *
В ресторане Даниела замолчала ― она смотрела скучающе по сторонам и, казалось, начала подумывать о возвращении в Париж ― шейх весь вечер разговаривал о делах со своим секретарём и с ещё одним месье солидного возраста, ради встречи с которым они приехали в Венецию.
– Cейчас ты присутствовала на очень важной встрече, которую скоро ваши журналисты назовут сделкой века ― ты ведь знаешь, что все самые крупные сделки в мире подписываются не в кабинетах дипломатов и президентов, о них договариваются по-другому ― вот, например, как сегодня вечером в ресторане.
– Ты даже не представил меня им, ― обиженно заметила Даниела.
– У нас не принято знакомить со своей любовницей, если только не собираешься её подарить кому-то.
– Я не живу пока что по-вашему, я живу по-своему, дорогой шейх, ― зашипела Даниела, встрепенувшись при этом намёке на восточное неуважение к женщине.
– Ты ещё сегодня вечером наслаждалась своей ролью невольницы при восточном владыке, ― иронично стал убеждать её шейх.
– Это не было так уж поглощающе ― просто имаж, картинка, оформляющая реальность... Не в этом дело, а в том, что ты считаешь уже меня своим товаром больше, чем играю в это я.
– То, что ты называешь восточным рабством женщин, для них самих довольно привлекательно, и они предпочтут быть рабой мужчины, чем свободной и никому не нужной "мадам феминисткой".
– Феминисток я не перевариваю, но быть наложницей в гареме ― тоже не мечта моей жизни.
– Какая же у тебя мечта, моя принцесса? ― шейха забавлял их разговор, а для Даниелы он был почти испытанием.
Видя, что ей не хочется продолжать этот разговор, он, белозубо улыбаясь, снисходительно добавил:
– Разве ваши мужчины так уж сильно отличаются от нас? Наши гаремы ― это честное и открытое признание мужской полигамии. Но мы заботимся о своих женщинах ― мои жёны должны, например, жить как в раю. Ваши мужчины переходят от одной женщине к другой, ни за что не отвечая, ни за что не платя.
– А у тебя большой гарем-то?
– Я уж давно потерял счёт своим жёнам и наложницам ― самолюбиво похвастался шейх. ― Кого-то из них мне подарили, кого-то я купил, посватал, поменял.
– Ужас ― как лошадиный завод какой-то, мне не хотелось бы там остаться навсегда.
– У меня этого и в планах нет.
Последней фразой шейх, хотел он этого или нет, задел самолюбие Даниелы, и, укладываясь спать, она поклялась, что влюбит в себя этого самца, чего бы это ей не стоило ― на нём она проверит свои силы, отточенные на других ― проверит на нём свои когти и зубы среди его толстых жён и коварных наложниц.
* * *
Наивной Даниелу назвать было трудно, но при этом её убеждённость, что шейха привлекла её парижская пыль ― её опытность и очарование женского опыта, была всё-таки наивностью. Этот человек был совершенным мужчиной, в таком виде, в каком этот генотип формировался и шлифовался веками, в течение которых шейхи семьи Абу-аль-Хаади владели своим царством ― небольшой страной с двадцатимиллионным населением, из которого, как утверждают западные гуманистические организации, окопавшиеся, по мнению шейхов, поближе к нефтеносным землям, почти семьдесят процентов были неграмотными.
Несколько десятилетий назад нефтяная лихорадка, охватившая мир, принесла огромные дивиденды всем арабским шейхам, до этого лениво торговавшими цитрусовыми или хлопком, и в столице шейха Абу-аль-Хаади все дома на глазах превращались в дворцы, отчего при первом взгляде на город у всех приезжих вырывалось одинаковые слова восторга: " Это же тысяча и одна ночь!"
Ажурная резьба городских строений из розоватого и белого камня, синие бассейны с золотыми рыбками, пальмы и верблюды, а рядом марки самых шикарных авто ― "Порше", "Феррари".
Владела всем этим сказочным миром семья шейха, не без оснований считая себя избранниками Аллаха, правя своим народом спокойно, незаметно и без особых притеснений.
Пролетая над столицей его страны в прохладном салоне частного самолета, в котором красная кожаная обивка кресел была украшена золотыми гербами шейха, Даниела приникла к иллюминатору и не сдержала восхищённого крика: "Но это очень красиво!" ― вид современных роскошных офисов вперемешку со сказочными дворцами, окружёнными огромными бассейнами и фонтанами, поубавил в ней постоянную скрытую уверенность европейцев в своём превосходстве.
Прилетев на маленький аэродром позади огромного дворцового парка, шейх и Даниела были встречены целой сворой слуг, улыбавшихся своему повелителю (и Даниеле заодно) с искренней радостью.
Шейх сразу же начал весело разговаривать с группой мужчин, одетых, несмотря на жару, в пиджаки ― все пожимали руку шейху, здоровались с ним, и засмеялись, когда шейх сказал им что-то, показав на Даниелу.
Один молодой стройный арабский красавец подошёл к Даниеле и вежливо поклонился ей, прижав руку к желудку. "Это, наверное, евнух из гарема!" ― подумала Даниела и... угадала. Этот молодой человек оказался управляющим гарема, скопцом и образованнейшей личностью во дворце. Он говорил на всех европейских языках, и читал по одной книге в день, ― овладев искусством скорочтения в знаменитом американском университете.
Огромный дворец, который оказался гаремом шейха, встретил их тонкими восточными ароматами, тишиной, полуденным зноем, нагревавшим сандаловые ставни искусной резьбы.
Проводив Даниелу в гарем, управляющий сообщил ей на прекрасном французском языке, что к ней приставлена служанка, которая также говорит по-французски.
– Ваши комнаты, мадам, на втором этаже, ― пояснил управляющий, и бесшумный прохладный лифт поднял их туда.
– Похоже на гостиницу или на психбольницу, ― сказала вслух Даниела, оставшись одна.
Осмотрев две большие комнаты, обставленные с восточной роскошью, приправленной остромодными идеями итальянских дизайнеров, она вышла на террасу, засаженную по периметру пальмами, не дававшими тени, и тут же вернулась обратно ― солнце обжигало кожу ― всё живое пряталось от него в этот полуденный час.
Даниэла обнаружила прекрасную джакузи в огромной зеркальной ванной комнате и погрузилась в прохладную воду, набросав туда лепестков роз из огромной хрустальной колбы, распространявшей сладковатый дурманящий цветочный аромат.
Встреча Даниелы с обитательницами гарема произошла во время вечернего чая. Служанка ― безликая женщина средних лет, вышколенная на манер прислуги в пятизвёздочных отелях, пришла в покои Даниелы ― представиться и пригласить её спуститься вниз ― в пять часов вечера после дневного отдыха все жёны и наложницы шейха пили чай. Это было время общения в гареме, ― все остальные дневные события шли по усмотрению ― по правилам гарема позволялось заказать завтрак, обед или ужин в комнаты.
Даниела выбрала шёлковый золотистый сарафан с открытой спиной, золотые босоножки на шпильках и маленькую сумочку, куда положила кружевной платочек и мобильный телефон.
Загорев на яхте, она успела посетить дорогую парикмахерскую в Венеции, и её волосы ― свежего пепельного оттенка, напоминали о Каннском фестивале ― стильная ухоженная женщина ― чем-то похожая на Далиду ― культовую певицу времен её детства.
Она ждала с замиранием сердца этого рандеву с женской половиной дворца, но при этом казалась холодной и ироничной ― выдержка профессиональной проститутки!
Спускаясь вниз по круглой золочёной лестнице, Даниела слышала внизу голоса и смех. Будь её воля, она бы поднялась к себе и забралась бы опять в джакузи, и слушала бы бульканье водяных пузырьков, которые нежно массировали её кожу и тонизировали всё её тело, уставшее от сырой парижской зимы с холодной весною.
Но она была бы не она, если бы позорно сбежала сейчас в свою ванную. Ещё сильнее выпрямив спину, она спускалась лёгкими шагами, изобразив самую светскую улыбку на тронутых незаметной помадой губах.
Женщины сидели в разных местах овальной залы вокруг стола, уставленного невиданными фруктами, орешками, сладостями, кувшинами с прохладительными напитками, чашками с чаем.
Всего этого обилия Даниела вначале и не заметила, стараясь увидеть сразу как можно больше женщин, находившихся в огромном зале с мраморным полом. Женщины сидели в креслах, на канапе, на полу, у фонтанов; спасаясь от жары, они были одеты как попало ― в пеньюарах, в мини-шортиках, в простых лёгких сарафанчиках. Среди них не было толстых ― хотя некоторая полнота наблюдалась всё же у некоторых из них.
Даниела вошла спокойно с манерами светской бывалой дамы, хотя внутри у неё всё сжималось и трепетало ― всё женское общество направило на неё свои взоры. Она улыбнулась всем и никому и, пройдя между креслами, выбрала одно у столика, устроившись в нём нога на ногу.
Прислуга налила ей оранжевого чая в тонкую позолоченную чашку, принесла поднос с фруктами и сладостями. Понемногу, придя в себя, Даниела начала осматриваться, отметив про себя необычайную роскошь обстановки и красоту большинства женщин. Они были не просто красивы, а потрясающе красивы ― любая из них могла бы претендовать на титул какой-нибудь "мисс". Теперь Даниела поняла, почему шейха всегда смешили её выпады в адрес его гарема ― женщины в нём были потрясающие: породистые, ухоженные, отборные. Одни были брюнетки, другие тёмные шатенки, мулатка, несколько блондинок со светлой кожей. Возраст колебался от самого юного до зрелого расцвета женской красоты.
– На юге это обычно тридцать – тридцать два года, ― чётко определила Даниела, потягивая чай со льдом. Ещё больше придя в себя, она уже спокойно рассматривала женщин, которые, уже не обращая на неё внимания, принялись за прерванную оживлённую беседу.
В зале чётко было сформировано два общества ― местоположение их сразу же показывало центры влияний в гареме.
"А вот и пресловутые любимые жёны", ― ехидно подумала Даниела.
В центре одного из обществ восседала яркая брюнетка лет двадцати шести. В пеньюаре, выгодно открывавшем её высокую грудь и крутые бёдра, она напомнила Даниеле одну румынскую проститутку из их клуба, вышедшую замуж за престарелого миллионера прошлой зимой. Женщина лениво посматривала из-под приопущенных век, и так же лениво, нехотя обмахивалась веером, полулёжа на огромном кресле.
Второй любимой женой была, несомненно, необычайной красоты молодая женщина, с золотой кожей и удлинёнными тёмными глазами: у неё были манеры аристократки, но некоторая застенчивость восточной женщины. Эта женщина была просто прелестна ― Даниела не могла отвести взгляда от её лица, которое не было надменным при всей её красоте и источало радость молодого и беспечного существа.
Все присутствующие женщины так или иначе выдавали свою принадлежность к одной или к другой партии, но были и независимые особы. Например, Даниела обратила внимание на одну из девушек, которая была подстрижена коротко, украшена пирсингом и татуировками и походила скорее на парижскую студентку, чем на гаремную женщину.
Эта девушка сидела на полу и, закрыв глаза, читала вслух стихи на английском языке.
Другие не обращали на эту странную мизансцену никакого внимания, и Даниела поняла, что требования к манерам поведения здесь посвободнее, чем в её ночном клубе "Папийон де ля нуи" ― любые способы самовыражения здесь принимаются.
Но Даниела, считая себя опытнейшей из жриц любви, ошибалась ― действительно, воспитание здешних женщин не позволило бы им открыто выразить своё отношение к странному поведению, но при этом женщины Востока, как правило, очень консервативны, они никогда не приблизятся, не подружатся с человеком, чересчур экстравагантным в своём поведении. Такой экстрим на Востоке ― удел неудачников, которым уже нечего терять в глазах других.
Даниела, чувствуя себя уже почти в своей тарелке, обратилась к окружавшим её женщинам по-французски: "Est ce que vous parlez Francais?", ― и получила в ответ улыбки и пожимания плеч. Только та, что читала стихи, ответила ей на прекрасном французском: "Je parle".
Даниела спросила её, где она выучила французский, и девушка пожала плечами: "В Сорбонне".
Даниела хотела спросить её ещё о чем-то, но девушка отвернулась и опять принялась читать стихи.
Даниела чувствовала, что она попала в какую-то неизвестную ей реальность. Даже проститутки в "Папийон де ля нуи" интересовались своими новенькими коллегами, прибывавшими в Париж из разных частей света. А здесь никому не было дела до неё, как до личности, ― она ощущала это всей кожей ― свою чужеродность и неинтересность, особенно когда от неё отхлынула волна первого, совсем не скрываемого всеобщего интереса.
Этот гарем был настоящей стихией ― сродни морю, пустыне или горам ― равнодушной, самодостаточной и... заманчивой.
Даниела давно замечала ― (это было у неё уже автоматическим свойством – подмечать женские странности) ― так вот, Даниела давно подметила, что женщины обладали одним совершенно чудесным и необъяснимым свойством, которому она так и не могла найти объяснение: женщины умеют создавать автономные миры. Стоит собраться двум или трём женщинам вместе, как ― вуаля! ― готов мир, у которого нет аналогов в целом свете. В этом мире возникают свои негласные правила, приоритеты, над происхождением которых могут сломать себе головы все психоаналитики, вместе взятые. А по степени авторитарности эти закрытые женские мирки могут сравниться с какой-нибудь империей Моголов ― отсюда берёт происхождение женская подчинённость моде, какой бы странной или дикой она не казалась носителям здравого смысла ― женщины могут принять её до конца, как принимают груз неписанных правил на свои хрупкие плечи без стонов и жалоб.
Приходилось признавать, что мужчины, даже самые мудрые ― политики и президенты ― таким талантом не обладают. Собравшись в мужскую компанию, они не сливаются в мирок, оставаясь при этом коллегами или даже близкими друзьями.
Не обладая многими изначально женскими качествами, Даниела чувствовала себя почти всегда чужой в таких женских мирках, а от желания любой ценой скрыть свою чужеродность, в ней просыпались чувства ущербности и агрессии ко всему миру.
Через некоторое время в зал вошёл тот самый служитель, который сопровождал утром Даниелу, и, подойдя к одной из женщин, что-то сказал ей с поклоном.
Женщина (не из числа любимых жён) просияла лицом и быстро вышла ― все остальные молча проводили её взглядами.
* * *
Поднявшись после чаепития наверх ― у неё хватило самообладания дождаться, пока все начнут расходиться, ― Даниела, едва прикрыв дверь, начала швырять в истерике все свои вещи на пол:
– Уеду отсюда на хер! Не хватало ещё мне быть гаремной минетчицей! Ненавижу всех!
Потом она сползла по стене на пол и заплакала, зарыдала так горько, что, глядя на своё отражение в мраморном комоде, ещё больше плакала от жалости к себе.
Рухнула иллюзия, питавшая её воображение всё время знакомства с шейхом ― эти обволакивающие манеры она приняла за желание её обольстить, его скучающую праздность ― за мужской интерес к ней.
Она придумала себе сказку о Золушке, в которой богатый добрый принц вдруг волей судьбы влюбился в неё ― проститутку из ночного клуба, и она становится принцессой ― на худой конец, просто любимой женой в его гареме. По дороге сюда она представляла себе, как с шиком войдёт в его гарем, и все его неотёсанные жёны буду считать за честь поговорить с ней, а оказалось, что у неё нет даже малейшего шанса по сравнению с самой захудалой женой из его жён. Как всегда, проекты Даниелы, построенные на её фантастических идеях, оказались нежизнеспособными в той реальности, которую принято называть реальной.
Ночью она проснулась от криков павлинов в парке и задумалась о том, что жизнь всегда её обманывала, разочаровывала, а у неё всегда хватало сил опять бросаться в бой...
Вот и теперь она подумала, что зря рыдала ― кто сказал, что всё потеряно? Она опытна, красива по-своему, у неё есть шик и море шарма. Не зря ведь шейх пригласил её в свой хвалёный гарем ― что-то в ней его зацепило? Она даже вспомнила притчу о восточном царе, у которого была необычайно красивая жена, но который побежал за крестьянкой, потому что "Одна и та же жена, это как курица каждый день на обед, завтрак и ужин. В таком случае и ворона покажется вкуснее".
"Да, я эта самая ворона!" ― думала Даниела. ― "Я интереснее для него самых красивых его жён, потому что я новее".
Даниела выбрала шёлковый золотистый сарафан с открытой спиной, золотые босоножки на шпильках и маленькую сумочку, куда положила кружевной платочек и мобильный телефон.
Загорев на яхте, она успела посетить дорогую парикмахерскую в Венеции, и её волосы ― свежего пепельного оттенка, напоминали о Каннском фестивале ― стильная ухоженная женщина ― чем-то похожая на Далиду ― культовую певицу времен её детства.
Она ждала с замиранием сердца этого рандеву с женской половиной дворца, но при этом казалась холодной и ироничной ― выдержка профессиональной проститутки!
Спускаясь вниз по круглой золочёной лестнице, Даниела слышала внизу голоса и смех. Будь её воля, она бы поднялась к себе и забралась бы опять в джакузи, и слушала бы бульканье водяных пузырьков, которые нежно массировали её кожу и тонизировали всё её тело, уставшее от сырой парижской зимы с холодной весною.
Но она была бы не она, если бы позорно сбежала сейчас в свою ванную. Ещё сильнее выпрямив спину, она спускалась лёгкими шагами, изобразив самую светскую улыбку на тронутых незаметной помадой губах.
Женщины сидели в разных местах овальной залы вокруг стола, уставленного невиданными фруктами, орешками, сладостями, кувшинами с прохладительными напитками, чашками с чаем.
Всего этого обилия Даниела вначале и не заметила, стараясь увидеть сразу как можно больше женщин, находившихся в огромном зале с мраморным полом. Женщины сидели в креслах, на канапе, на полу, у фонтанов; спасаясь от жары, они были одеты как попало ― в пеньюарах, в мини-шортиках, в простых лёгких сарафанчиках. Среди них не было толстых ― хотя некоторая полнота наблюдалась всё же у некоторых из них.
Даниела вошла спокойно с манерами светской бывалой дамы, хотя внутри у неё всё сжималось и трепетало ― всё женское общество направило на неё свои взоры. Она улыбнулась всем и никому и, пройдя между креслами, выбрала одно у столика, устроившись в нём нога на ногу.
Прислуга налила ей оранжевого чая в тонкую позолоченную чашку, принесла поднос с фруктами и сладостями. Понемногу, придя в себя, Даниела начала осматриваться, отметив про себя необычайную роскошь обстановки и красоту большинства женщин. Они были не просто красивы, а потрясающе красивы ― любая из них могла бы претендовать на титул какой-нибудь "мисс". Теперь Даниела поняла, почему шейха всегда смешили её выпады в адрес его гарема ― женщины в нём были потрясающие: породистые, ухоженные, отборные. Одни были брюнетки, другие тёмные шатенки, мулатка, несколько блондинок со светлой кожей. Возраст колебался от самого юного до зрелого расцвета женской красоты.
– На юге это обычно тридцать – тридцать два года, ― чётко определила Даниела, потягивая чай со льдом. Ещё больше придя в себя, она уже спокойно рассматривала женщин, которые, уже не обращая на неё внимания, принялись за прерванную оживлённую беседу.
В зале чётко было сформировано два общества ― местоположение их сразу же показывало центры влияний в гареме.
"А вот и пресловутые любимые жёны", ― ехидно подумала Даниела.
В центре одного из обществ восседала яркая брюнетка лет двадцати шести. В пеньюаре, выгодно открывавшем её высокую грудь и крутые бёдра, она напомнила Даниеле одну румынскую проститутку из их клуба, вышедшую замуж за престарелого миллионера прошлой зимой. Женщина лениво посматривала из-под приопущенных век, и так же лениво, нехотя обмахивалась веером, полулёжа на огромном кресле.
Второй любимой женой была, несомненно, необычайной красоты молодая женщина, с золотой кожей и удлинёнными тёмными глазами: у неё были манеры аристократки, но некоторая застенчивость восточной женщины. Эта женщина была просто прелестна ― Даниела не могла отвести взгляда от её лица, которое не было надменным при всей её красоте и источало радость молодого и беспечного существа.
Все присутствующие женщины так или иначе выдавали свою принадлежность к одной или к другой партии, но были и независимые особы. Например, Даниела обратила внимание на одну из девушек, которая была подстрижена коротко, украшена пирсингом и татуировками и походила скорее на парижскую студентку, чем на гаремную женщину.
Эта девушка сидела на полу и, закрыв глаза, читала вслух стихи на английском языке.
Другие не обращали на эту странную мизансцену никакого внимания, и Даниела поняла, что требования к манерам поведения здесь посвободнее, чем в её ночном клубе "Папийон де ля нуи" ― любые способы самовыражения здесь принимаются.
Но Даниела, считая себя опытнейшей из жриц любви, ошибалась ― действительно, воспитание здешних женщин не позволило бы им открыто выразить своё отношение к странному поведению, но при этом женщины Востока, как правило, очень консервативны, они никогда не приблизятся, не подружатся с человеком, чересчур экстравагантным в своём поведении. Такой экстрим на Востоке ― удел неудачников, которым уже нечего терять в глазах других.
Даниела, чувствуя себя уже почти в своей тарелке, обратилась к окружавшим её женщинам по-французски: "Est ce que vous parlez Francais?", ― и получила в ответ улыбки и пожимания плеч. Только та, что читала стихи, ответила ей на прекрасном французском: "Je parle".
Даниела спросила её, где она выучила французский, и девушка пожала плечами: "В Сорбонне".
Даниела хотела спросить её ещё о чем-то, но девушка отвернулась и опять принялась читать стихи.
Даниела чувствовала, что она попала в какую-то неизвестную ей реальность. Даже проститутки в "Папийон де ля нуи" интересовались своими новенькими коллегами, прибывавшими в Париж из разных частей света. А здесь никому не было дела до неё, как до личности, ― она ощущала это всей кожей ― свою чужеродность и неинтересность, особенно когда от неё отхлынула волна первого, совсем не скрываемого всеобщего интереса.
Этот гарем был настоящей стихией ― сродни морю, пустыне или горам ― равнодушной, самодостаточной и... заманчивой.
Даниела давно замечала ― (это было у неё уже автоматическим свойством – подмечать женские странности) ― так вот, Даниела давно подметила, что женщины обладали одним совершенно чудесным и необъяснимым свойством, которому она так и не могла найти объяснение: женщины умеют создавать автономные миры. Стоит собраться двум или трём женщинам вместе, как ― вуаля! ― готов мир, у которого нет аналогов в целом свете. В этом мире возникают свои негласные правила, приоритеты, над происхождением которых могут сломать себе головы все психоаналитики, вместе взятые. А по степени авторитарности эти закрытые женские мирки могут сравниться с какой-нибудь империей Моголов ― отсюда берёт происхождение женская подчинённость моде, какой бы странной или дикой она не казалась носителям здравого смысла ― женщины могут принять её до конца, как принимают груз неписанных правил на свои хрупкие плечи без стонов и жалоб.
Приходилось признавать, что мужчины, даже самые мудрые ― политики и президенты ― таким талантом не обладают. Собравшись в мужскую компанию, они не сливаются в мирок, оставаясь при этом коллегами или даже близкими друзьями.
Не обладая многими изначально женскими качествами, Даниела чувствовала себя почти всегда чужой в таких женских мирках, а от желания любой ценой скрыть свою чужеродность, в ней просыпались чувства ущербности и агрессии ко всему миру.
Через некоторое время в зал вошёл тот самый служитель, который сопровождал утром Даниелу, и, подойдя к одной из женщин, что-то сказал ей с поклоном.
Женщина (не из числа любимых жён) просияла лицом и быстро вышла ― все остальные молча проводили её взглядами.
* * *
Поднявшись после чаепития наверх ― у неё хватило самообладания дождаться, пока все начнут расходиться, ― Даниела, едва прикрыв дверь, начала швырять в истерике все свои вещи на пол:
– Уеду отсюда на хер! Не хватало ещё мне быть гаремной минетчицей! Ненавижу всех!
Потом она сползла по стене на пол и заплакала, зарыдала так горько, что, глядя на своё отражение в мраморном комоде, ещё больше плакала от жалости к себе.
Рухнула иллюзия, питавшая её воображение всё время знакомства с шейхом ― эти обволакивающие манеры она приняла за желание её обольстить, его скучающую праздность ― за мужской интерес к ней.
Она придумала себе сказку о Золушке, в которой богатый добрый принц вдруг волей судьбы влюбился в неё ― проститутку из ночного клуба, и она становится принцессой ― на худой конец, просто любимой женой в его гареме. По дороге сюда она представляла себе, как с шиком войдёт в его гарем, и все его неотёсанные жёны буду считать за честь поговорить с ней, а оказалось, что у неё нет даже малейшего шанса по сравнению с самой захудалой женой из его жён. Как всегда, проекты Даниелы, построенные на её фантастических идеях, оказались нежизнеспособными в той реальности, которую принято называть реальной.
Ночью она проснулась от криков павлинов в парке и задумалась о том, что жизнь всегда её обманывала, разочаровывала, а у неё всегда хватало сил опять бросаться в бой...
Вот и теперь она подумала, что зря рыдала ― кто сказал, что всё потеряно? Она опытна, красива по-своему, у неё есть шик и море шарма. Не зря ведь шейх пригласил её в свой хвалёный гарем ― что-то в ней его зацепило? Она даже вспомнила притчу о восточном царе, у которого была необычайно красивая жена, но который побежал за крестьянкой, потому что "Одна и та же жена, это как курица каждый день на обед, завтрак и ужин. В таком случае и ворона покажется вкуснее".
"Да, я эта самая ворона!" ― думала Даниела. ― "Я интереснее для него самых красивых его жён, потому что я новее".
В это время шейх во дворце своего брата ― правящего шейха Абу-аль-Хаади ― рассказывал про свою поездку. Он даже забыл бы сказать про Даниелу, если бы брат сам не спросил его о ней:
– А что за женщину ты привёз в свой гарем?
– Проститутка из Парижа.
– Проверил её?
– В Италии она прошла все медицинские тесты.
– Нужно проверить её биографию ― кто она и откуда ― к нашей стране сейчас приковано внимание всего мира. Помнишь тот скандал с этими грязными снимками папарацци?
– Я уверен, что действительно обычная проститутка ― ведь я взял её в ночном клубе, куда никогда ещё не заходил раньше.
– Не понимаю, зачем она тебе нужна. Она не так уж молода. Хочешь, чтоб она устроила из твоего гарема второй "Мулен Руж"?
Братья громко засмеялись
* * *
Утром она начала свой день с джакузи с ароматизированными эссенциями. Лёжа в дурманящих струях и пузырьках, она повторила триста три раза свою любимую аффирмацию: "Я принимаю мир таким, какой он есть, и мир принимает меня такой, какая есть я". Всё это вместе подарило ей часа три прекрасного настроения и чувства своей неотразимости.
Но дальше день пошёл так нудно, что к вечеру Даниела чуть не сошла с ума от жары и от обязательного пятичасового чаепития с жёнами шейха.
Вернувшись к себе, она опять впала в истерику, плакала и хотела наутро же требовать отправить её во Францию, в Париж.
Прошла неделя. Даниела жила в своих апартаментах, часами лежала в ванной, ходила к массажистке, которая, к её восторгу, делала массаж виртуозно и намного лучше, чем парижские массажисты. Она посвежела от такой сытой довольной жизни, и её первые впечатления понемногу развеивались. Женщины в гареме были не такие уж и злые, как показались ей в первую встречу. Они были даже немного наивными, не зная той борьбы за выживание, которой достаточно пришлось на долю Даниелы.
Она почти подружилась с Сарахх ― бывшей студенткой Cорбонны ― девушка приходилась шейху дальней родственницей, с детства она знала, что будет его женой ― точнее, одной из его жён, поэтому ей многие вещи сходили с рук ― она была своенравна и непостоянна. Но при этом её можно было назвать открытой и дружелюбной. Она показала Даниеле все закоулки во дворце и в гаремном парке, отгороженном от мира высокой мраморной стеной с резными воротами. Она привела Даниелу в прохладную библиотеку, где огромные застеклённые шкафы были наполнены томами на всех языках мира. Они пришли также в компьютерный центр ― это новшество было капризом самой Сарахх, и она чувствовала себя здесь полноправной хозяйкой.
Постепенно такое существование начало затягивать сознание Даниелы мелкой рябью ― ей казалось, что она живёт уже давным-давно в этом гареме, где её дни протекали легко и плавно.
В гареме женщины обитали в таком оторванном от всего мира состоянии, что их сердца, не знавшие иных дел, кроме заботы о любви шейха, могли затронуть только музыка, красивые вещи и рассказы о любви.
Даниела поняла это, когда однажды начала рассказывать кому-то из жён случай из своей жизни ― простенькую историю отношений с одним молодым лейтенантом французских ВВС. Сарахх начала переводить, и через несколько мгновений все женщины, сидевшие поблизости, навострили уши.
Слушательницы они были прекрасные, и грустная концовка романа, немного приукрашенная Даниелой, была ознаменована слезами, заблестевшими в прекрасных очах дочерей Востока.
С того вечера южноамериканские сериалы, имевшие стойких поклонниц среди жён шейха, нашли своего конкурента в лице Даниелы, рассказывавшей свои бесчисленные амурные истории в час чая в нижнем зале гаремного дворца. Она чувствовала себя почти Шехерезадой ― прародительницей сериалов, черпающей своё вдохновение сочинительницы и рассказчицы в застывших от ожидания развязки слушательницах.
Даниела и не сразу поняла даже, что отныне она стала в своём роде звездой гарема ― её слушали, с ней советовались, ей понемногу стали доверять свои невинные секреты женщины, жизнь которых была небогата событиями и сердечными развлечениями.
* * *
"Мой милый брат, наконец-то я нашла твой электронный адрес через Валери. Я пишу тебе на всякий случай, чтоб вы не разыскивали меня ― я уже почти месяц уехала из Парижа. Случай какой-то невероятный ― меня увёз шейх, и теперь я живу в его гареме! Прикинь, как всегда, у меня всё как-то неожиданно и нетипично.
Самой интересное, что я, переборов свой страх к чисто женским sosietes (обществам), нашла себе подруг в гареме!
Это ещё раз доказывает, что я была трижды права, решив сделать то, чего вы ― мои родственнички ― до сих пор не можете принять. Переменив пол, я не перестала внутренне быть мужчиной ― в этом ты был прав, но моя внутренняя женщина вырвалась из тюремного заключения и получила право на свободу.
Конечно, мне трудно было сразу стать полноценной женщиной ― но судьба в лице шейха дала мне шанс ― я оказалась помещена в ситуацию, в которой оживает моя женская натура.
Этот человек ― богатый и очень влиятельный ― оказался именно тем типом мужчины, который способен без суеты разбудить во мне женские задатки. Глядя. как стараются привлечь его любовь его жёны, глядя, как его слуги кланяются ему с подобострастием, я улетаю от мысли, что этот мужчина, этот человек заметил меня, выделил среди других женщин ― причём, так называемых натуральных женщин!
Ты скажешь ― богатство! Да, богатство тоже ― но здесь, на Востоке, богатство ― это качество личности, и этому качеству поклоняются вполне естественно, без буржуазного ханжества Запада.
Прошу простить, что опять я свернула к нашему вечному спору о моём решении.
Я напишу тебе ещё".
Отправив это письмо, Даниела пошла к своей новой подружке, с которой она начала заниматься французским языком. Но ту неожиданно вызвали к шейху, и Даниела осталась в одиночестве. Она вышла в сад и обнаружила, что жара вдруг резко спала, и на небе появились облака. Некое странное напоминание или предчувствие пришло к ней, хотя она, являясь мужчиной по сути, не смогла расшифровать его.
* * *
Правитель страны, шейх, получил донос, который потряс его своей невозможной правдой – в гареме его брата находился мужчина!
Та самая проститутка, которую привёз из Парижа его брат, оказался мужчиной, лишившийся своего пола под ножом хирурга. Эта ужасная западная игра в пол, вызывающая всегда гримасу отвращения у мужчин Востока, достигла и его дворца!
Тяжёлый гнев поднимался в самом сердце, мешал принять немедленное и мудрое решение.
* * *
Сарахх искала Даниелу, чтобы передать ей приказ шейха ― немедленно явиться к нему.
Все слуги сбились с ног, разыскивая мадам проститутку, а она спала в шезлонге под навесом у бассейна. Недалеко расхаживали павлины, их крики раздавались под низкими облаками как-то странно, гулко, влажно. Но Даниела не просыпалась от их криков ― так подействовал на неё свежий ветер, невесть откуда взявшийся в разгар июня.
Сарахх вошла в беседку и с любопытством принялась рассматривать лицо Даниелы, растянувшейся в шезлонге. Даниела спала с открытым ртом, и из его уголка показалась струйка слюны. Сарахх сморщилась от омерзения ― она не могла заставить себя прикоснуться к телу Даниелы, и громко крикнула ей в ухо:
– Эй ты, вставай!
Даниела в испуге вскочила и, придя в себя, она вдруг поняла, что Сарахх знает об ЭТОМ ― такое жадное любопытство вперемешку с отвращением к ней горело в глазах девушки.
– Что ты так смотришь на меня?
– Я не понимаю, как мог мужчина захотеть стать женщиной! ― после паузы выдавила из себя Сарахх.
– Я разве не уничтожила то письмо?!
– Вся почта – даже электронная – у нас проверяется.
– Ну, а мне по ногам ваши правила ― я женщина! Я ― женщина! ― Даниела начала выкарабкиваться из шезлонга.
А Сарахх, торопясь, кричала ей в спину:
– Родиться мужчиной и захотеть стать женщиной! Наши мужчины каждый день благодарят Аллаха за то, что Он дал им родиться мужчинами! А ваши мужчины торопятся оскопиться и переделаться в женщин, чтоб ни за что не отвечать. Это так противно, противоестественно! Ты ― трус! Ты вообще не похож ни на женщину, ни на мужчину, урод! Тебя вызывает шейх! Немедленно иди к нему и не вздумай бежать!
– Бежать?! ― остановилась Даниела. ― Как это ― бежать? Он мне должен заплатить ещё, если он мужчина!
– А что за женщину ты привёз в свой гарем?
– Проститутка из Парижа.
– Проверил её?
– В Италии она прошла все медицинские тесты.
– Нужно проверить её биографию ― кто она и откуда ― к нашей стране сейчас приковано внимание всего мира. Помнишь тот скандал с этими грязными снимками папарацци?
– Я уверен, что действительно обычная проститутка ― ведь я взял её в ночном клубе, куда никогда ещё не заходил раньше.
– Не понимаю, зачем она тебе нужна. Она не так уж молода. Хочешь, чтоб она устроила из твоего гарема второй "Мулен Руж"?
Братья громко засмеялись
* * *
Утром она начала свой день с джакузи с ароматизированными эссенциями. Лёжа в дурманящих струях и пузырьках, она повторила триста три раза свою любимую аффирмацию: "Я принимаю мир таким, какой он есть, и мир принимает меня такой, какая есть я". Всё это вместе подарило ей часа три прекрасного настроения и чувства своей неотразимости.
Но дальше день пошёл так нудно, что к вечеру Даниела чуть не сошла с ума от жары и от обязательного пятичасового чаепития с жёнами шейха.
Вернувшись к себе, она опять впала в истерику, плакала и хотела наутро же требовать отправить её во Францию, в Париж.
Прошла неделя. Даниела жила в своих апартаментах, часами лежала в ванной, ходила к массажистке, которая, к её восторгу, делала массаж виртуозно и намного лучше, чем парижские массажисты. Она посвежела от такой сытой довольной жизни, и её первые впечатления понемногу развеивались. Женщины в гареме были не такие уж и злые, как показались ей в первую встречу. Они были даже немного наивными, не зная той борьбы за выживание, которой достаточно пришлось на долю Даниелы.
Она почти подружилась с Сарахх ― бывшей студенткой Cорбонны ― девушка приходилась шейху дальней родственницей, с детства она знала, что будет его женой ― точнее, одной из его жён, поэтому ей многие вещи сходили с рук ― она была своенравна и непостоянна. Но при этом её можно было назвать открытой и дружелюбной. Она показала Даниеле все закоулки во дворце и в гаремном парке, отгороженном от мира высокой мраморной стеной с резными воротами. Она привела Даниелу в прохладную библиотеку, где огромные застеклённые шкафы были наполнены томами на всех языках мира. Они пришли также в компьютерный центр ― это новшество было капризом самой Сарахх, и она чувствовала себя здесь полноправной хозяйкой.
Постепенно такое существование начало затягивать сознание Даниелы мелкой рябью ― ей казалось, что она живёт уже давным-давно в этом гареме, где её дни протекали легко и плавно.
В гареме женщины обитали в таком оторванном от всего мира состоянии, что их сердца, не знавшие иных дел, кроме заботы о любви шейха, могли затронуть только музыка, красивые вещи и рассказы о любви.
Даниела поняла это, когда однажды начала рассказывать кому-то из жён случай из своей жизни ― простенькую историю отношений с одним молодым лейтенантом французских ВВС. Сарахх начала переводить, и через несколько мгновений все женщины, сидевшие поблизости, навострили уши.
Слушательницы они были прекрасные, и грустная концовка романа, немного приукрашенная Даниелой, была ознаменована слезами, заблестевшими в прекрасных очах дочерей Востока.
С того вечера южноамериканские сериалы, имевшие стойких поклонниц среди жён шейха, нашли своего конкурента в лице Даниелы, рассказывавшей свои бесчисленные амурные истории в час чая в нижнем зале гаремного дворца. Она чувствовала себя почти Шехерезадой ― прародительницей сериалов, черпающей своё вдохновение сочинительницы и рассказчицы в застывших от ожидания развязки слушательницах.
Даниела и не сразу поняла даже, что отныне она стала в своём роде звездой гарема ― её слушали, с ней советовались, ей понемногу стали доверять свои невинные секреты женщины, жизнь которых была небогата событиями и сердечными развлечениями.
* * *
"Мой милый брат, наконец-то я нашла твой электронный адрес через Валери. Я пишу тебе на всякий случай, чтоб вы не разыскивали меня ― я уже почти месяц уехала из Парижа. Случай какой-то невероятный ― меня увёз шейх, и теперь я живу в его гареме! Прикинь, как всегда, у меня всё как-то неожиданно и нетипично.
Самой интересное, что я, переборов свой страх к чисто женским sosietes (обществам), нашла себе подруг в гареме!
Это ещё раз доказывает, что я была трижды права, решив сделать то, чего вы ― мои родственнички ― до сих пор не можете принять. Переменив пол, я не перестала внутренне быть мужчиной ― в этом ты был прав, но моя внутренняя женщина вырвалась из тюремного заключения и получила право на свободу.
Конечно, мне трудно было сразу стать полноценной женщиной ― но судьба в лице шейха дала мне шанс ― я оказалась помещена в ситуацию, в которой оживает моя женская натура.
Этот человек ― богатый и очень влиятельный ― оказался именно тем типом мужчины, который способен без суеты разбудить во мне женские задатки. Глядя. как стараются привлечь его любовь его жёны, глядя, как его слуги кланяются ему с подобострастием, я улетаю от мысли, что этот мужчина, этот человек заметил меня, выделил среди других женщин ― причём, так называемых натуральных женщин!
Ты скажешь ― богатство! Да, богатство тоже ― но здесь, на Востоке, богатство ― это качество личности, и этому качеству поклоняются вполне естественно, без буржуазного ханжества Запада.
Прошу простить, что опять я свернула к нашему вечному спору о моём решении.
Я напишу тебе ещё".
Отправив это письмо, Даниела пошла к своей новой подружке, с которой она начала заниматься французским языком. Но ту неожиданно вызвали к шейху, и Даниела осталась в одиночестве. Она вышла в сад и обнаружила, что жара вдруг резко спала, и на небе появились облака. Некое странное напоминание или предчувствие пришло к ней, хотя она, являясь мужчиной по сути, не смогла расшифровать его.
* * *
Правитель страны, шейх, получил донос, который потряс его своей невозможной правдой – в гареме его брата находился мужчина!
Та самая проститутка, которую привёз из Парижа его брат, оказался мужчиной, лишившийся своего пола под ножом хирурга. Эта ужасная западная игра в пол, вызывающая всегда гримасу отвращения у мужчин Востока, достигла и его дворца!
Тяжёлый гнев поднимался в самом сердце, мешал принять немедленное и мудрое решение.
* * *
Сарахх искала Даниелу, чтобы передать ей приказ шейха ― немедленно явиться к нему.
Все слуги сбились с ног, разыскивая мадам проститутку, а она спала в шезлонге под навесом у бассейна. Недалеко расхаживали павлины, их крики раздавались под низкими облаками как-то странно, гулко, влажно. Но Даниела не просыпалась от их криков ― так подействовал на неё свежий ветер, невесть откуда взявшийся в разгар июня.
Сарахх вошла в беседку и с любопытством принялась рассматривать лицо Даниелы, растянувшейся в шезлонге. Даниела спала с открытым ртом, и из его уголка показалась струйка слюны. Сарахх сморщилась от омерзения ― она не могла заставить себя прикоснуться к телу Даниелы, и громко крикнула ей в ухо:
– Эй ты, вставай!
Даниела в испуге вскочила и, придя в себя, она вдруг поняла, что Сарахх знает об ЭТОМ ― такое жадное любопытство вперемешку с отвращением к ней горело в глазах девушки.
– Что ты так смотришь на меня?
– Я не понимаю, как мог мужчина захотеть стать женщиной! ― после паузы выдавила из себя Сарахх.
– Я разве не уничтожила то письмо?!
– Вся почта – даже электронная – у нас проверяется.
– Ну, а мне по ногам ваши правила ― я женщина! Я ― женщина! ― Даниела начала выкарабкиваться из шезлонга.
А Сарахх, торопясь, кричала ей в спину:
– Родиться мужчиной и захотеть стать женщиной! Наши мужчины каждый день благодарят Аллаха за то, что Он дал им родиться мужчинами! А ваши мужчины торопятся оскопиться и переделаться в женщин, чтоб ни за что не отвечать. Это так противно, противоестественно! Ты ― трус! Ты вообще не похож ни на женщину, ни на мужчину, урод! Тебя вызывает шейх! Немедленно иди к нему и не вздумай бежать!
– Бежать?! ― остановилась Даниела. ― Как это ― бежать? Он мне должен заплатить ещё, если он мужчина!
Шейх не смог сам принять Даниелу, но его служитель выплатил ей всю сумму денег, которую она потребовала, и даже наградил её сверху. Она попросила разрешения взять вещи, но по лицу дворцового интригана она поняла ответ ― невозможно.
Самолёт уже ждал её, и, входя в него, она ещё раз удивилась туману, который вдруг упал на город.
Шейх в это время сидел на террасе дворца с личным секретарём.
Услышав звук взлетающего самолёта, он задумчиво поднял голову и почему-то вспомнил одну фразу Даниелы.
– Крабы в тумане! ― рассмеялся шейх.
Франция. 2006
Самолёт уже ждал её, и, входя в него, она ещё раз удивилась туману, который вдруг упал на город.
Шейх в это время сидел на террасе дворца с личным секретарём.
Услышав звук взлетающего самолёта, он задумчиво поднял голову и почему-то вспомнил одну фразу Даниелы.
– Крабы в тумане! ― рассмеялся шейх.
Франция. 2006
* Жупел, 1) В христианских религиозных представлениях горящая cepa, смола, якобы уготованная для наказания грешников в аду. 2) В переносном смысле ― нечто пугающее, внушающее ужас, страх; пугало. БСЭ
Иллюстрации и фотографии:
○ Candice Cramone, Orléans ─ Papillon de nuit
○ Tim Wallace, Manchester ─ Super Yacht Shoot - Palma
○ Gaby Rivas, Silver Spring ─ Крабы
○ Интерьер квартиры в марокканском стиле, Майами
Иллюстрации и фотографии:
○ Candice Cramone, Orléans ─ Papillon de nuit
○ Tim Wallace, Manchester ─ Super Yacht Shoot - Palma
○ Gaby Rivas, Silver Spring ─ Крабы
○ Интерьер квартиры в марокканском стиле, Майами
