Живу во Франции, неоднократно писала рецензии о французском кино, более того, лично знаю нескольких известных кинопродюсеров… Но о фильме, своими размышлениями о котором я сегодня хотела бы поделиться с читателями, наверное, никогда бы и не узнала, если бы не прочитала о нём маленький "пост" в "Живом журнале" главного редактора "Правкниги".
Мало ли хороших постов о хороших фильмах… Но тут что-то тронуло, и я нашла фильм в торрентах, а потом, не шелохнувшись, не отрываясь, смотрела "Леон Морен, священник", чтобы на протяжении нескольких дней подряд постоянно думать об этом фильме.
Мало ли хороших постов о хороших фильмах… Но тут что-то тронуло, и я нашла фильм в торрентах, а потом, не шелохнувшись, не отрываясь, смотрела "Леон Морен, священник", чтобы на протяжении нескольких дней подряд постоянно думать об этом фильме.
На фоне сегодняшних разговоров о трудностях христианского кинематографа, сюжет "Леона Морена" несёт сразу несколько ответов тем, кто задумывается о дальнейшем развитии христианского кино. Фильм этот ― открытая проповедь, лишь изредка прерывающийся двухчасовой диалог между атеисткой и священником, в результате которого героиня приходит к вере. Все разговоры о банальности поворота темы советую отложить до просмотра.
Когда какой-то режиссёр-детективщик вдруг снимает закручивающий фильм на тему веры, религии, Церкви, говорят, что на него снизошла благодать. Режиссёр фильма "Леон Морен, священник" Жан-Пьер Мельвиль ― вообще-то мастер криминальных, гангстерских сюжетов. Его стиль ― репортажный минимализм, его фетиши ― оружие, костюмы и, особенно, шляпы. История обращения француженки с тяжёлым характером в христианство, казалось бы, совершенно не его "l'aire"*… Единственное, что узнаваемо из почерка Мельвиля в фильме о необычном кюре ― репортажная острота повествования и его любимый харизматичный актёр Жан-Поль Бельмондо в главной роли.
Когда какой-то режиссёр-детективщик вдруг снимает закручивающий фильм на тему веры, религии, Церкви, говорят, что на него снизошла благодать. Режиссёр фильма "Леон Морен, священник" Жан-Пьер Мельвиль ― вообще-то мастер криминальных, гангстерских сюжетов. Его стиль ― репортажный минимализм, его фетиши ― оружие, костюмы и, особенно, шляпы. История обращения француженки с тяжёлым характером в христианство, казалось бы, совершенно не его "l'aire"*… Единственное, что узнаваемо из почерка Мельвиля в фильме о необычном кюре ― репортажная острота повествования и его любимый харизматичный актёр Жан-Поль Бельмондо в главной роли.
Фильм назван именем кюре, хотя сам его образ дан пунктиром через жизнь Барни ― одинокой молодой француженки. Жизнь самой Барни (Эммануэль Рива) мы видим в подробностях чёрно-белого неореализма: её дом, её маленькая бойкая дочь, работа, симпатии и ссоры в офисе, где героиня работает корректором.
Сюжет картины разворачивается в маленьком провинциальном французском городе, оккупированном немцами ― война. Священник Леон Морен, стремительный и открытый, уверенный в присутствии Христа даже в жизни героини второго плана ― блудницы Марион, появляется в жизни Барни как личность, владеющая ключами… Он всего лишь разговаривает с Барни и её подругами, но слово его, как меч, рассекает горизонталь их обыденной и банализированной жизни. Случаются, правда, и у него "осечки": так, Марион, ошеломлённая чистотой кюре Леона, приходит было на исповедь в смиренном виде и без косметики, но вскоре уезжает с очередным покровителем…
Сюжет картины разворачивается в маленьком провинциальном французском городе, оккупированном немцами ― война. Священник Леон Морен, стремительный и открытый, уверенный в присутствии Христа даже в жизни героини второго плана ― блудницы Марион, появляется в жизни Барни как личность, владеющая ключами… Он всего лишь разговаривает с Барни и её подругами, но слово его, как меч, рассекает горизонталь их обыденной и банализированной жизни. Случаются, правда, и у него "осечки": так, Марион, ошеломлённая чистотой кюре Леона, приходит было на исповедь в смиренном виде и без косметики, но вскоре уезжает с очередным покровителем…
Фильм снимался ровно 50 лет назад, и, слушая его тексты, понимаешь, как, всё же, деградировало современное кино, в котором текст зачастую уже не несёт никакой нагрузки. Диалоги же Барни и Леона слушаешь так, чтобы не пропустить ни одного слова. И слова самого кюре воистину достойны стать цитатами:
"Наши молитвы всегда посмешище в сравнении с Тем, Кому они адресованы",
"Я хочу разбить позолоту наших храмов",
"Вы думаете, что Бог любит еретиков меньше, чем нас?"
Обращение Барни показано, как бы поточнее выразиться, в этаком целомудренном ключе. Во время уборки в своём доме она присела отдохнуть и встала уже другим человеком. Что произошло ― увидеть невозможно. Можно просто поверить. Другая жизнь через стремительного кюре настигла и её…
Но до этого были разговоры с кюре, книги, которые он давал ей читать, было её замешательство, когда после обвинения о позолоте храмов, брошенного Леону, Барни впервые пришла к нему домой и увидела нищету его домашней обстановки, и штопанную-перештопанную сутану.
Нужно немного знать о Католической Церкви во Франции в те годы, чтобы понять остроту образа кюре Леона Морена. Однажды православный протоиерей-француз из города Лиона отец Мишель де Кастельбажак мне рассказал о том, как 65 лет тому назад он, в то время ещё католик, пришёл к своему кюре с мучившим его вопросом: "Почему в нашей Церкви заменили хлеб на облатки?", за что молодой де Кастельбажак был изгнан из храма с приговором: "Протестант!" Смелость и инициатива верующих в те времена не поощрялась в католических приходах…
"Наши молитвы всегда посмешище в сравнении с Тем, Кому они адресованы",
"Я хочу разбить позолоту наших храмов",
"Вы думаете, что Бог любит еретиков меньше, чем нас?"
Обращение Барни показано, как бы поточнее выразиться, в этаком целомудренном ключе. Во время уборки в своём доме она присела отдохнуть и встала уже другим человеком. Что произошло ― увидеть невозможно. Можно просто поверить. Другая жизнь через стремительного кюре настигла и её…
Но до этого были разговоры с кюре, книги, которые он давал ей читать, было её замешательство, когда после обвинения о позолоте храмов, брошенного Леону, Барни впервые пришла к нему домой и увидела нищету его домашней обстановки, и штопанную-перештопанную сутану.
Нужно немного знать о Католической Церкви во Франции в те годы, чтобы понять остроту образа кюре Леона Морена. Однажды православный протоиерей-француз из города Лиона отец Мишель де Кастельбажак мне рассказал о том, как 65 лет тому назад он, в то время ещё католик, пришёл к своему кюре с мучившим его вопросом: "Почему в нашей Церкви заменили хлеб на облатки?", за что молодой де Кастельбажак был изгнан из храма с приговором: "Протестант!" Смелость и инициатива верующих в те времена не поощрялась в католических приходах…
И именно поэтому первая "исповедь" Барни, в начале которой она бросает кюре: "Религия ― это опиум для народа" ― это очевидная провокация с её стороны, "революционный" вызов заплутавшей души, после которой, по ожиданиям Барни, её должны были вышвырнуть из храма… Однако кюре во многом соглашается с ней по поводу "зашоренности" религии от истинных проблем и пафосности католицизма, и предлагает женщине посмотреть внутрь самой веры. Для Барни это — шок.
Леон Морен удачлив. Никто из высших чинов его не притесняет, он не боится сплетен, принимая у себя на дому ищущие женские души. Он беден, хорошо образован и храбр (Леон прячет евреев от немцев у себя дома). У него есть "свобода любимых детей Божиих" ― открывает для себя Барни, постепенно впадающая в искушение многих новообращённых женщин. В её душе перемешиваются неофитская горячая любовь к Богу, благодарность и доверие к Леону Морену с вожделением одинокой женщины. Он приходит к ней во сне, она тает от своей страсти, и её молитвы помрачены: "Господи, сделай так, чтобы он пришёл в мою спальню, а потом хоть на муку вечную!"
Леон Морен удачлив. Никто из высших чинов его не притесняет, он не боится сплетен, принимая у себя на дому ищущие женские души. Он беден, хорошо образован и храбр (Леон прячет евреев от немцев у себя дома). У него есть "свобода любимых детей Божиих" ― открывает для себя Барни, постепенно впадающая в искушение многих новообращённых женщин. В её душе перемешиваются неофитская горячая любовь к Богу, благодарность и доверие к Леону Морену с вожделением одинокой женщины. Он приходит к ней во сне, она тает от своей страсти, и её молитвы помрачены: "Господи, сделай так, чтобы он пришёл в мою спальню, а потом хоть на муку вечную!"
Сцена соблазнения обставлена необходимыми символами: топором и чурбаном ― чтобы отрубить руку соблазняющую. Но кюре выше страстей, цельность его веры не подвергается рассмотрению. Напротив, Барни медленно сгорает, чтобы в конце осознать что Господь ― это Тот, Кто исполняет молитвы… Но на Свой лад:
"Я молилась, чтобы он пришёл в мою спальню предателем, нарушившим обеты, Ты привёл его полным любви, укачивающим мою дочь, читающим над ней молитвы…"
Дочь Барни, бойкая пятилетняя мадемуазель, заводит себе "дружка" ― Гюнтера, немецкого военнослужащего нижнего чина. Она приходит обнять бедного Гюнтера, который, скучая по своим детям, вдыхает запах детского личика и жалуется девочке, что их отправляют на русский фронт.
Свобода ребёнка, целующего врага, и свобода кюре, не боящегося принимать у себя дома наедине молодых женщин, похожи. Такая драгоценная внутренняя свобода ― одна из ипостасей чистоты. Ребёнок целует своего друга ― немецкого ефрейтора, отвечая на его искреннюю нежность и привязанность. Кюре увлечён своей идеей привести к Тому, Кого он любит больше всего на свете, еще одну заблудшую овцу, и досадует когда вместо сияния веры в глазах "овец" видит огоньки похоти.
"Я молилась, чтобы он пришёл в мою спальню предателем, нарушившим обеты, Ты привёл его полным любви, укачивающим мою дочь, читающим над ней молитвы…"
Дочь Барни, бойкая пятилетняя мадемуазель, заводит себе "дружка" ― Гюнтера, немецкого военнослужащего нижнего чина. Она приходит обнять бедного Гюнтера, который, скучая по своим детям, вдыхает запах детского личика и жалуется девочке, что их отправляют на русский фронт.
Свобода ребёнка, целующего врага, и свобода кюре, не боящегося принимать у себя дома наедине молодых женщин, похожи. Такая драгоценная внутренняя свобода ― одна из ипостасей чистоты. Ребёнок целует своего друга ― немецкого ефрейтора, отвечая на его искреннюю нежность и привязанность. Кюре увлечён своей идеей привести к Тому, Кого он любит больше всего на свете, еще одну заблудшую овцу, и досадует когда вместо сияния веры в глазах "овец" видит огоньки похоти.
Неугомонный кюре уезжает миссионерствовать. На прощанье он обещает Барни, почерневшей от горя:
"Мы с вами ещё увидимся… В другой жизни."
Этот простой целомудренный сюжет захватывает так, как не снилось мелодрамам с рискованными сценами… Но почему же так "разобрал" меня этот фильм? Пожалуй, в нём есть то, что называется в математике "стремлением к бесконечности". Если бы сбылась мечта Барни, и кюре стал бы её любовником, все его слова о Боге моментально бы обесценились. Он бы моментально стал тем, кто обманул и других, и саму Барни. И её любовь постепенно сошла бы на нет. Потому что она полюбила его таким, какой он есть ― устремлённым к иной жизни, верным своим святым обетам, принесённым Самому Христу. И именно поэтому её любовь так мучительно неисполнима… Здесь, на земле, хотя бы…
"Мы с вами ещё увидимся… В другой жизни."
Этот простой целомудренный сюжет захватывает так, как не снилось мелодрамам с рискованными сценами… Но почему же так "разобрал" меня этот фильм? Пожалуй, в нём есть то, что называется в математике "стремлением к бесконечности". Если бы сбылась мечта Барни, и кюре стал бы её любовником, все его слова о Боге моментально бы обесценились. Он бы моментально стал тем, кто обманул и других, и саму Барни. И её любовь постепенно сошла бы на нет. Потому что она полюбила его таким, какой он есть ― устремлённым к иной жизни, верным своим святым обетам, принесённым Самому Христу. И именно поэтому её любовь так мучительно неисполнима… Здесь, на земле, хотя бы…
